оказались в сумрачном прохладном павильоне, в центре которого были расставлены столы для учеников. Несколько почтенных дам, ожидавших нашего прихода, тотчас же удалились. Вернулись они примерно через час вместе с отпрысками сиамского короля (в составе двадцати одного человека), которых следовало посвятить в тайны чтения, письма и арифметики по европейской и, прежде всего, английской системе образования.

Очень скоро мои ученики сидели на стульях вокруг длинного стола. Перед каждым лежал экземпляр знаменитого букваря Уэбстера [61], и они вслух повторяли за мной буквы алфавита. Я стояла у одного конца стола, маленький Луи – у другого. Взобравшись на стул, чтобы ему удобнее было командовать своим дивизионом, он подражал мне в очаровательной манере, в точности воспроизводя каждое мое действие. Его маленький пальчик терпеливо показывал классу необычные буквы, которые ему самому были хорошо знакомы.

После полудня ко мне привели группу молодых женщин, которых я должна была учить, как и остальных. Я встретила их благожелательно, одновременно записывая их имена в своей тетради. Это вызвало всеобщее тревожное оживление, которое мне не сразу удалось погасить, поскольку мое знание местного языка ограничивалось несколькими простыми фразами. Но стоило женщинам справиться с испугом и вновь обрести уверенность в себе, они принялись бесцеремонно осматривать и ощупывать меня, что мне ни в коей мере не льстило. Они трогали мои волосы и платье, воротник, пояс, кольца. Одна, надев мои вещи – шляпку и накидку, – стала прогуливаться по павильону. Другая нацепила мои перчатки и вуаль, к огромному удовольствию малышей, отреагировавших на ее эскапады бурным смехом. Суровая дуэнья, заслышав шум, в гневе ворвалась в павильон. В ту же секунду шляпка, накидка, вуаль и перчатки полетели в разные стороны, сами молодые женщины повалились на пол и, словно мальчишки, пойманные за озорством, пронзительно забубнили на все лады:

– Ба, бе, би, бо.

Одна женщина, на вид непосредственный ребенок, вероятно, мнила себя самой умной и способной в королевском гареме. Отказавшись заниматься такой ерундой, как запоминание алфавита, она заявила, что сразу перейдет к чтению. Я предоставила ей самостоятельно барахтаться в архипелаге трудных слов и вскоре заметила на ее лице признаки огорчения.

В дальнем конце стола, склонившись над моим сыном, стояла бледная молодая женщина. Она не сводила глаз с букв, которые называл ей мой сын. Выглядела женщина подавленной и несчастной. В павильон она пришла незаметно, никто ее не представил, словно она не имела ничего общего с остальными. И теперь она держалась особняком, сосредоточенная лишь на заучивании алфавита под руководством своего маленького наставника. Перед окончанием занятия она повторила урок моему разумному мальчику. Тот выслушал ее с величавой серьезностью, затем похвалил за старания и сказал, что она может быть свободна. Заметив, что я с любопытством наблюдаю за ней, женщина съежилась, едва не спрятавшись под стол, словно сознавала, что не вправе находиться здесь и достойна лишь подбирать крохи знаний, случайно упавшие перед ней на пол. Она была не очень юной и красотой не блистала, но глаза у нее были умные и выразительные и сейчас тем более приковывали внимание, потому что в них сквозила глубокая печаль. Желая поощрить ее к тому, чтобы прийти в школу в следующий раз, я из благоразумия и по доброте душевной сделала вид, будто для меня она такая же, как все остальные, и, так и не обратившись к ней, поспешила покинуть дворец, пока Его Величество не прервал свой послеполуденный отдых. Было ясно, что это раздавленное существо впало в немилость у короля. Ее романтическая скорбная история будет рассказана в последующих главах.

Глава Х

Мунши и ангел Гавриил

Наша голубая комната окном выходила на длинный ряд домов, крытых пальмовыми листьями. Постройки, пережившие много сезонов дождей, обезображивали грязные пятна. В этих домах наш ближайший сосед – магометанин почтенных лет, судя по его внешнему виду и манерам, – складировал мешки сахара, ожидая повышения биржевых цен. Этот достойный старец ежедневно в послеобеденные часы наносил нам визит, и в маленькой уютной комнате на восточной стороне, предназначенной для занятий и медитаций моего наставника-перса, поднимал для обсуждения серьезные темы из Священного Корана.

Теснившиеся крыши, что виднелись из окна Мунши, имели самые причудливые формы – в зависимости от кошелька или прихотей своих хозяев. Умный хитрый старик быстро нашел жильцов для тех домов, и ему были известны даже социальный статус и материальное положение каждого из арендаторов. Проживание в столь аристократическом квартале тешило его тщеславие. Наш дом по своей архитектуре больше восточный, нежели европейский, был воздвигнут на месте старого дворца и сооружен из его обломков. Среди кусков мрамора и глиняных черепков, которые нам приходилось собирать в кучу вместе с прочим мусором каждый день, мы иногда находили камни с сиамскими и камбоджийскими письменами или с рельефными изображениями гротескных фигур – персонажей индуистской мифологии. Неужели эти обломки так зачаровывали Мунши, или в нем вдруг проснулся энтузиазм антиквара, заставлявший его часами махать лопатой, откапывая кирпичи, камни, изразцы, плиты? Я не находила объяснения этой новой страсти старика, но, видя, что он одержим своим эксцентричным занятием, а Луи с восхищением рассматривает находки – личинки, улитки, разбитые фигурки, – я не мешала им предаваться этому дешевому безобидному развлечению.

Однажды вечером, когда я с нераскрытой книгой на коленях сидела и размышляла на веранде, до меня донесся звенящий мелодичный смех сына. Я направилась к нему. На краю глубокой ямы в углу двора сидел Мунши – воплощение скорбного разочарования, – а рядом с ним стоял, хлопая в ладоши и весело смеясь, мой сын. Старый ребенок доверил свою тайну малому, и в поисках клада совместными усилиями они вырыли эту яму. И надо же, на дне лежало что-то, похожее на ржавый кошелек. У Мунши гулко забилось сердце. Он долго всматривался в свою находку, потом – не с первой попытки – все же сумел вытащить ее. Оказалось, это жаба! Мерзкая желтая жаба!

– Да чтоб ты сгнила в своем болоте! – в гневе вскричал искатель сокровищ. Швырнув изумленную жабу назад в яму, он принялся стенать, проклиная свой кисмет [62]. Мой сын покатывался со смеху.

Несколько дней к лопате никто не прикасался, но по осторожным замечаниям Мунши по завершении наших вечерних занятий я заключила, что мысли о спрятанных сокровищах по-прежнему не дают ему покоя. Пылкое воображение ребенка рисовало ему залежи богатства, ожидающие лишь прикосновения волшебной лопаты, чтобы обнажить золотые жилы к услугам его мемсаиб и ее верного слуги. И никакие доводы рассудка не могли