был предан с детства, да ещё и мальчик с девочкой, не могли же они, все сразу, оказаться предателями? Это было н е в о з м о ж н о!!!

Даже когда на несколько дней исчезли «собачники» вместе с Лордом, Прохор тоже как-то объяснил себе это.

Только когда вернулись они одни, без Лорда, врать самому себе, оправдывая их всех, было уже н е л ь з я!

«Собачники» лишь виновато глядели на Прохора, да женщина украдкой вытирала глаза. Но его это уже не трогало.

Он убежал из этого, как считал когда-то, «временного» пристанища на улицу, где никто уже не мог бы его предать. Стало ему всё равно, где и как жить, лишь бы не с людьми, ведь не родился он счастливым, как породистые собаки, составлявшие для своих хозяев не только ценность, но и гордость. А что собой представлял он – пёс «неизвестной породы»! Бесчувственным стал он и к холоду и к голоду, и к тем пинкам, что награждали его либо пьяные, либо жестокие мальчишки. Будто оглохший и ослепший, он и не почувствовал как попал под колёса автомобиля. Конец его был мгновенным.

Располневшая рыжая кошка по-прежнему сторожит свою еду на кухне. Сторожит она её не от людей, а от Прохора с Лордом. Знает она, что кошачья еда им не нужна, но они могут невзначай перевернуть её миску или блюдце. А тех почему-то всё нет, всё с прогулки задерживаются…

Лорд на чистых заграничных улицах-стритах тоже всё ждёт своего старшего брата – Прохора и теряется в догадках, и недоумевает… да спросить у хозяев не может!

Непоследовательность смерти (конец одной семьи)

Cамой первой из них, из четырёх поколений семьи Равкиных, умерла Леночка, двадцати одного года от роду. Неправильно сказано – умерла. Леночка свела счёты с жизнью с помощью большого количества принятых таблеток. Что это были за таблетки, ведомо было лишь ей да судебно-медицинской экспертизе.

Парень, с которым гуляла Леночка в свой последний перед смертью год, был породистым красавцем, и соседи недоумевали, как польстился он на эту невзрачную девушку. Решено было, что, наверное, он покусился нa (никем, правда, не виданное и никем не пересчитанное) богатство! Ведь Равкины были евреями, пусть инженерами, но известно – все евреи богатые!!! А парень-то был – самым, что ни на есть, русским!

Все осуждали его. И, когда он явился на похороны с белой розой в руке, то дружно постановили: видно, обесчестил девку или, того хуже, обрюхатил.

Однако, Леночку похоронили во всём белом, точно невесту, и Леночкин дед Авраам Борисович как будто обмолвился кому-то, что экспертиза подтвердила её девственность.

Случилось это незадолго до Троицы, и тогда одна из «подъездных» старушек заказала панихиду по рабе Божьей девице Елене, ведь только перед Троицей и можно поминать самоубийц. «Ничего, – рассуждала старуха, – что Леночка – еврейка. Там, наверху, в сонмище душ, национальностей нет! А девушка была воспитанной, вежливой, доброй, не то, что другие, – даром, что наши, христиане вроде…»

Так исчез из мира единственный побег, который выпустил в Будущее Равкинский род.

Костлявая с косой, как будто чего-то напутала, неправильно, вне очерёдности, выкашивая Равкиных.

После Леночки, ополчилась «она» на её отца – Лёню Равкина, находившегося в разводе с первой женой, матерью Леночки. По сути, за год до смерти Леночка лишилась и отца, ушедшего к молодой женщине, и матери, болезненно переживавшей уход мужа, замкнувшейся в самой себе. Лёня Равкин был настолько увлечён своей молодицей, что и начало болезни своей пропустил. А даже, если б и заметил, то тоже ничего поделать нельзя было бы. То была одна из редко встречающихся в человечестве болезней. Может быть, потому что Лёня был чистокровным евреем, она и пристала именно к нему. Как известно, иногда евреи заболевают очень-очень редкими болезнями, а некоторыми – болеют только они!

Однако, ни о чём подобном Лёня не думал; естественно, надеялся он выздороветь. Но это был не грипп, и даже не инфаркт, и не инсульт, и не… как считают – самое страшное. Болезнь была фатальной. Она очень быстро (а ему показалось – и вовсе мгновенно) лишила его не только привычек, но, увы, и человеческого облика. По своей беспомощности он стал хуже грудного ребёнка, тот хоть мог глотать!

Молодая ушла от него, а вернулась бывшая жена. Она ухаживала за ним, то отчаянно жалея его, а то тоскуя по нему; в конечном счёте, он был единственным мужчиной в её жизни и отцом её единственного, погибшего, ребёнка.

Ненадолго пережили сына Лёнины родители – Авраам Борисович и его супруга Сарра Марковна, она же, по документам, – Софья Александровна. Их семейная жизнь представлялась им удачной и спокойной, как и у библейской одноименной четы. «Я на тебе и женился, потому что ты была Сарра, судьба была нам соединиться, – часто говорил Авраам Борисович, – вот только сына мы должны были назвать Исааком!»

Но куда уж Лёне было зваться Исааком, когда и Сарре Марковне пришлось Софьей Александровной стать. В заявлении в ЗАГС об изменении имени-отчества она писала: «Не из-за неблагозвучия имени, а исключительно как личность, свободная от религиозных предрассудков, прошу…» Было то во времена пятилетки «безбожия», закончившейся крахом (пусть и говорить о том было не принято), потомy как поставленная партией и правительством задача – «искоренить понятие “Бог” в массовом сознании» – не удалась!!! Но, может быть, её заявление и было результатом пятилетки? Кто знает? И потому её единственный сын не мог стать Исааком, имя его было героическое – Леонид.

Софья Александровна не смогла оправиться после смерти внучки и сына. Она не задавалась вопросами, ей просто стало тяжко, невозможно жить. С виду она по-прежнему оставалась такой же хлопотливой, заботливой хозяйкой дома, опорой потерявшемуся мужу и его престарелому отцу. Ничем особенным она и не болела, а привычные чёткость и предусмотрительность не оставили её и до последнего часа.

– Абраша, – обратилась она тем утром к мужу, – только без паники! К вечеру я умру, я чувствую, не перебивай, – пресекла она его возражения. – Я в квартире приберу и на неделю приготовлю обед, а вот как вы с папой дальше жить будете – не представляю, – горестно всплеснула она руками.

Авраам Борисович после такого обыденного объяснения, подуспокoился… Но вечером, ближе к ночи, Софья Александровна, она же Сарра Марковна, легла на кровати очень прямо, странно распрямилась, и в какое-то мгновение из тела своего, из себя, – выдохнула…

Всё предусмотрела покойница, так что Аврааму Борисовичу не