Задумав собственный роман о вампирах, “Жребий”, я решилпрактически исключить из него сексуальный аспект, чувствуя, что в обществе, гдегомосексуализм, групповой секс, оральный секс и даже, Бог нас спаси, водныйспорт стали предметом публичного обсуждения (не говоря уже о сексе с различнымифруктами и овощами, если верить колонке “Форум” в “Пентхаусе”), сексуальныйдвигатель, который придавал энергию книге Стокера, вероятно, останется безгорючего.

До некоторой степени это, вероятно, так. Хейзел Корт, скоторой постоянно спадает платье (ну почти спадает) в фильме АИП “Ворон” (TlieRaven) (1963), сегодня выглядит почти комично, не говоря уже о сентиментальномВалентине, г – дражающем Белу Лагоши в фильме “Дракула” студии “Юниверсал”;никакое нагнетание ужаса и никакие кинематографические трюки не могут подавитьжелание рассмеяться посреди фильма. Но секс – и в этом практически не можетбыть сомнений – всегда останется движущей силой жанра ужасов: секс, которыйпорой принимает замаскированные, фрейдистские формы, вроде вагинальногосоздания Лавкрафта Великого Ктулу. Взглянув на это скользкое, желеобразноесущество со множеством щупалец глазами автора, стоит ли удивляться, почемуЛавкрафт провозглашал, что “не испытывает интереса” к сексу?

В жанре ужасов секс неизменно связан с проявлением силы; этосекс, основанный на таких взаимоотношениях, когда один партнер находится вовласти другого; секс, который почти неизбежно ведет к плохому финалу. Вспомним,например, “Чужого”. Две женщины, входящие в состав экипажа, выглядят абсолютноасексуально вплоть до кульминации, когда Сигурни Уивер сражается с ужасныммежзвездным “зайцем”, который умудрился проникнуть даже в спасательную шлюпку.Во время этой последней схватки Уивер одета в трусики-бикини и тонкую кофточку,здесь она – воплощение женственности и вполне может поменяться местами с любойжертвой вампирских фильмов хаммеровского цикла шестидесятых годов. Нам словнобы говорят: “Все с ней было в порядке, пока она не разделась” [61].

Вызвать ужас – все равно что парализовать противника врукопашном бою: надо найти уязвимое место и ударить туда. В психологическомсмысле наиболее очевидное уязвимое место – это сознание того, что человексмертей. К тому же это известно всем без исключения. Но в обществе, котороетакое внимание уделяет физической красоте (и несколько угрей становятсяпричиной сильнейшего психического расстройства) и сексуальной потенции, глубокозаложенная тревога и двойственность по отношению ко всему, что связано ссексом, становятся еще одной уязвимой точкой, которую инстинктивно отыскиваетавтор книги ужасов или сценарист фильма. В эпических произведениях РобертаГоварда жанра “меч и колдовство”, где обязателен могучий герой с обнаженнымторсом, злодейки-женщины все как одна до мозга костей испорчены, все как однасадистки и эксгибиционистки. Самый распространенный сюжет киноафиш: чудовище –то ли глазастый монстр из “Этот остров земля” (This Island Earth), то ли мумияиз хаммеровского римейка 1959 года фильма студии “Юниверсал”, – которое шагаетво тьме среди дымящихся руин какого-то города и несет на руках бесчувственнуюкрасавицу. Красавица и чудовище. Ты в моей власти. Хе-хе-хе. Снова сценапримитивного насилия. А примитивный, извращенный насильник и есть вампир,который похищает не только сексуальное наслаждение, но и жизнь. И наверное, длямиллионов подростков, которые наблюдают, как вампир взмывает в воздух иприземляется в спальне какой-нибудь спящей молодой женщины, лучше всего былобы, чтобы вампиру не пришлось даже наряжаться в сценический костюм. Какаяотрада в этом была бы для тех, кто стоит на пороге сексуальной жизни, тех, когоучили (в том числе и фильмы), что успешные сексуальные отношения основаны нагосподстве мужчины и подчинении женщины? А джокер этой колоды прежде всего втом, что большинство четырнадцатилетних мальчишек, которые только чтообнаружили свой сексуальный потенциал, способны господствовать разве что надцветным вкладышем из “Плейбоя”. Секс много приносит подросткам, но в первуюочередь он их пугает. Фильм ужасов в целом и фильм о вампирах в частности ещебольше укрепляет этот страх. Да, говорит он, секс страшен. Секс опасен. И ямогу доказать это тебе прямо здесь и сейчас. Садись, парень. Хватай свойпоп-корн. Я расскажу тебе одну историю…

7

Но хватит рассуждений о сексе, по крайней мере на время.Посмотрим третью карту в этой беспокойной колоде Таро. Забудем на время МайклаЛэндона и АИП. Взгляните, если осмелитесь, в лицо настоящему оборотню. Егозовут, любезный читатель, Эдвард Хайд.

"Странная история доктора Джекила и мистера Хайда”задумывалась Стивенсоном как произведение шокирующее, предельно простое, но,как он надеялся, способное принести деньги. Повесть привела жену писателя втакой ужас, что Стивенсон сжег черновик и переписал ее заново, добавивназидательности, чтобы угодить жене. Из трех рассматриваемых здесь книг “Джекили Хайд” – самая короткая (обычным шрифтом около семидесяти страниц), но,несомненно, самая стильная. Если Брем Стокер оглушает нас ужасом, какколотушкой, то короткая и осторожная повесть Стивенсона производит впечатлениебыстрого смертельного укола пикой.

Словно в зале суда (с судебным разбирательством сравнил этопроизведение Г. К. Честертон) мы слышим свидетельства нескольких человек,дающих показания по мере того, как развивается рассказ о несчастьях доктораДжекила. Начинается с того, что нотариус Джекила мистер Аттерсон и некий РичардЭнфилд, его отдаленный родственник, однажды утром прогуливаются по Лондону.Когда они проходят мимо некоего “зловещего массивного здания” со “слепым лбомгрязной стены” и с дверью, “облупившейся, в темных разводах”, мистер Энфилдрассказывает Аттерсону историю, связанную с этой дверью. Он говорит, что былздесь однажды ранним утром и заметил двух человек, шедших навстречу друг другу:мужчину и маленькую девочку. Они столкнулись. Девочка упала, а мужчина – ЭдвардХайд – просто пошел дальше, наступив на плачущую девочку. Собралась толпа (чтоделали здесь эти люди в три часа холодным зимним утром, так и остаетсянеобъясненным; возможно, они обсуждали, какие вещи выбирал себе Робинзон Крузо,когда приплыл на севший на мель корабль), и Энфилд схватил мистера Хайда заворотник. Хайд – человек с такой отвратительной наружностью, что Энфилду ивпрямь пришлось защищать его от гнева толпы. “Мы с трудом удерживали женщин,которые готовы были растерзать его, точно фурии”, – говорит Энфилд Аттерсону.Больше того, к девочке вызвали врача; “стоило ему взглянуть на моего пленника,как он даже бледнел от желания убить его на месте”. И опять мы видим здесьавтора ужасов как агента нормы; собравшаяся толпа ищет мутанта и, похоже, вотвратительном мистере Хайде она его находит, хотя Стивенсон торопится сообщитьнам через Энфилда, что внешне в Хайде как будто ничего не правильного нет. Он,конечно, не Джон Траволта, но и не Майкл Лэндон, у которого поверх форменногошкольного пиджака вырастает шерсть.