Из всех трех произведений роман Стокера, вероятно, обладаетнаиболее сильной энергетикой. Книга, быть может, покажется несколько затянутойсовременным читателям и критикам, которые считают, что художественномупроизведению следует уделять не больше времени, чем телефильму (считается, чтоэти два вида искусства взаимозаменяемы), но, прочитав его, мы будемвознаграждены – я верно подобрал слово? – сценами и картинами, достойными Доре:Ренфильд, растягивающий свой сахар с неослабным терпением осужденного; сцена, вкоторой Люси пробивают сердце осиновым колом; обезглавливание странных сестерВан Хельсингом; смерть графа, которая приходит к нему в ружейных залпах и гонкево тьме.

"Доктор Джекил и мистер Хайд” – шедевр краткости; этовывод не мой, а Генри Джеймса. В незаменимом учебнике по композиции УилфридаСтранка и Э.Б. Уайта “Опустите ненужные слова” (Omit needless words) можнопрочесть: “Наряду с “Алым знаком доблести” Стивена Крейиа, “Поворотом винта”Генри Джеймса, романом Джеймса М. Кейна “Почтальон всегда звонит дважды” и“Стреляй!” Дугласа Фэйрбрейна небольшая повесть Стивенсона может послужитьучебным пособием для молодых писателей по тринадцатому правилу Странка – тремнаиболее важным словам во всем учебнике композиции. Характеристики сжаты, ноточны; портреты героев набросаны кратко, но не окарикатурены. Настроение невысказывается в лоб, а предполагается. Повествование сжато до предела”.

Мы оставляем их там же, где взяли, с теми чувствамиудивления и ужаса, которые эти три великих монстра по-прежнему вызывают всознании читателей. Может быть, самое недооцененное свойство всех трех в том,что они сумели выйти за пределы реальности и создать собственный, полностьюфантастический мир. Но мы оставим не все – мы прихватим с собой взгляд наархетипы Оборотня, Вампира и Безымянной Твари не как на мифологические фигуры,а как на персонажи близкой реальности – иными словами, включим их в свою жизнь.

Дружище… Это великолепно!

1

Я уже говорил, что разговор о произведениях страха и ужасовкак о культурном феномене последних тридцати лет невозможен безавтобиографических отступлений. Мне кажется, что сейчас как раз подходящее дляэтого время. Что за обуза! Но вам придется это вытерпеть, потому что я не могууйти с поля, с которым связан навсегда.

Читатели, любящие какой-то из основных жанров – вестерны,детективы, научную фантастику или приключения, – не стремятся анализироватьинтерес авторов (и свой собственный), как это делают любители жанра ужасов.Тем, кто интересуется им, присуще тайное или открытое ощущение (его могутскрывать, а могут и не скрывать), что интерес к ужасам есть нечто ненормальное.В качестве предисловия к одной из своих книг (“Ночная смена”) я написалдовольно длинное эссе, в котором попытался проанализировать, почему некоторыелюбят произведения ужасов и почему я их пишу. Повторять его здесь мне нехочется; если вам интересно, рекомендую прочесть это предисловие; онопонравилось всем моим родственникам.

Поставим вопрос более эзотерически: почему люди такинтересуются моими интересами – и своими собственными? Мне кажется, этопроисходит прежде всего потому, что в нашем сознании прочно закреплен постулат:интерес к ужасам нездоров и ненормален. Так что когда мне задают вопрос “Почемувы об этом пишете?” – меня на самом деле приглашают лечь на кушетку ирассказать, как в детстве меня на три недели заперли в погребе, или как я училсяпользоваться туалетом, или о том, что не ладил со сверстниками. Никто неинтересуется тем, сколько времени потребовалось Артуру Хейли или ГарольдуРоббинсу, чтобы привыкнуть к горшку, потому что банки, аэропорты и “Как язаработал свой первый миллион” – темы, которые кажутся всем совершеннонормальными. Есть что-то исключительно американское в стремлении понять, каквсе устроено (не этим ли объясняется феноменальный успех “Пентхаус форума”),все эти письма и обсуждение различных случаев половых сношений, траекторийорального секса, многочисленных экзотических позиций – это все такое же сугубоамериканское, как яблочный пирог; “Форум” просто сексуальный самоучитель изсерии “Сделай сам”, но в интересе к монстрам, домам с привидениями и Существам,Что В Полночь Выползают Из Склепа, есть что-то неизбывно чуждое. Спрашивающиенеизбежно превращаются в подобие забавного психиатра Виктора Де Грота, героякомиксов, и при этом упускается из виду, что вообще создавать произведения радиденег – а именно этим и занимаются писатели – довольно странный способзарабатывать на жизнь.

В марте 1979 года меня среди прочих пригласили выступить наобсуждении произведений ужасов в так называемых “Мохонкских Идах” (ежегоднаявстреча писателей и любителей, которую спонсировал “Мердер, Инк.”, книжныймагазин в Манхэттене). В докладе я рассказал присутствующим историю о себесамом, которую слышал от матери, – дело было, когда мне едва исполнилось четырегода, так что меня можно простить за то, что я помню это происшествие только сослов матери.

Семейное предание гласит, что однажды я отправился поигратьв соседний дом, расположенный вблизи железной дороги. Примерно через час явернулся, бледный (так говорит мать) как привидение. Весь остаток дня яотказывался объяснить, почему не подождал, пока за мной придут или позвонят потелефону, и почему мама моего приятеля не проводила меня, а позволилавозвращаться одному.

Оказалось, что мальчик, с которым я играл, попал под поезд(мой приятель играл на путях. А может быть, просто перебегал через рельсы;только много лет спустя мама рассказала мне, как они собирали части трупа вплетеную корзину). Мать так никогда и не узнала, был ли я с ним рядом, когдаэто случилось, произошло ли несчастье до моего ухода или уже после. Возможно, унее были свои догадки на этот счет. Но, как я уже говорил, я этого случая непомню совсем; мне рассказали о нем через несколько лет.

Эту историю я поведал в ответ на вопрос из зала. Меняспросили: “Можете ли вы вспомнить что-нибудь особенно ужасное из вашегодетства?” Иными словами – входите, мистер Кинг, доктор вас сейчас примет.Роберт Мараско, автор “Горящих приношений” (Burnt Offerings) и “Гостиных игр”(Parlor Games), сказал, что ничего такого припомнить не может. Я рассказал своюисторию о поезде главным образом для того, чтобы спрашивающий не былразочарован, и закончил так же, как здесь, – добавил, что сам я этот случай непомню. На что третий докладчик, Джейнет Джеппсон (она не только романист, но ипсихоаналитик), возразила: “Да вы с тех пор только об этом и пишете”.

Аудитория одобрительно зашумела. Нашлась ячейка, куда можноменя поместить.., заодно и мотив. Я написал “Жребий”, “Сияние” и уничтожил мирчумой в “Противостоянии” потому, что в раннем детстве видел, как моего приятеляпереехал медленный товарный состав. По-моему, абсолютно нелепо; такаяпсихоаналитическая “стрельба от пояса” ничем не лучше астрологии.

Дело не в том, что прошлое вообще не попадает в писательскуюмельницу; напротив. Один пример: самый яркий сон, какой я только могувспомнить, приснился мне в восьмилетнем возрасте. Во сне я увидел трупповешенного, болтающийся на виселице на холме. На плече трупа сидели птицы, аза ним было ядовитое зеленое небо с кипящими облаками. На трупе была надпись –Роберт Берне. Но когда ветер повернул тело, я увидел, что у трупа мое лицо –разложившееся, поклеванное птицами, но, несомненно, мое. И тут труп открылглаза и посмотрел на меня. Я проснулся с криком, уверенный, что увижу в темнотесклонившееся ко мне мертвое лицо. Шестнадцать лет спустя я использовал этот сонкак один из центральных образов в романе “Жребий”. Табличку на трупе я сменилна “Хьюби Марстен”. В другом сне – этот сон повторялся на протяжении десятилет, когда я уставал или испытывал стресс, – я пишу роман в старом доме, вкотором, по слухам, бродит обезумевшая женщина. Я работаю в комнате на третьемэтаже, и в ней очень жарко. Дверь в дальнем углу комнаты выходит на чердак, язнаю – знаю, – она там и рано или поздно стрекот моей машинки заставит ее выйтико мне (возможно, она критик из “Тайме бук ревью”). Во всяком случае, онанаконец появляется в дверях, как страшный чертик из детской шкатулки, – седая,с безумным взглядом и с топором в руках. И, убегая от нее, я обнаруживаю, чтодом каким-то образом невероятно разросся, стал гораздо больше и я в немзаблудился. Проснувшись после этого сна, я проворно перебирался в постели насторону жены.