поворачивает голову, и губы ее шевелятся, как будто она еще продолжает говорить со своим спутником, не глядя на него, — кто он? Но не все ли равно, кто он? Ведь глаза ее сощурились, всматриваются в полумрак, и Жан чувствует, что сердце у него останавливается. Она увидела его. Несомненно увидела. Они смотрят друг на друга.

Внизу, перегнувшись через трибуну, Фланден делает угловатые жесты, точно сигнальщик оптического телеграфа. Слева кричат. Руки Фландена взлетают, телеграфный столб, надломившись, сгибается… Сесиль и Жан молча смотрят друг на друга. Военный спрашивает что-то. Госпожа Виснер проводит рукой по глазам и словно в чем-то извиняется — в том, что была в каком-то забытьи. В эту минуту новый инцидент в зале приковывает к себе всеобщее внимание, а на хорах опять отворяется дверь, служитель впускает каких-то двух господ. Жан идет к выходу. Пасторелли удивленно смотрит, хочет остановить его. — Я сейчас вернусь, не беспокойся, — и Жан убегает. Однако он видел, что Сесиль встает с места…

— Извините, Люк, мне что-то стало нехорошо…

— В таком случае, может быть, выйдем? — встревоженно спрашивает Люк Френуа. — Нет, нет, я одна… Я только пойду попудрюсь… — Люк Френуа смотрит ей вслед.

Из амфитеатра, в рассеянном свете, падающем сквозь застекленный купол, доносится нестройный и злобный гул. Сесиль, взволнованная, поднимается по ступенькам, полумрак кажется ей багровым. Она идет, не сознавая, что делает, не думая о том, что она скажет.

— Вам дурно, сударыня? — Она отклоняет любезное внимание служителя. Дверь затворяется. Сесиль побежала, Жан… Вот он, на лестнице, но он убегает. Жан! Он остановился.

Какое странное место встречи! Опершись о перила, служитель смотрит с площадки, как эти два посетителя подходят друг к другу, и качает головой.

И вот они вместе. Одни. Одни в целом мире. На лестнице палаты, на лестнице, которая ведет на хоры для публики и похожа на лестницу провинциального театра, с раздевалкой наверху, где верхняя одежда навалена прямо на столы. Одни.

Она спустилась к нему по ступенькам. Он остановился. Сейчас они что-то скажут друг другу. Обнимет ли он ее?

— Жан… Почему ты от меня убегаешь?

Они обменялись неловким рукопожатием. Как обыкновенные знакомые. Какие же слова придут им на ум?.. Он сказал только: — Любимая… — Она приложила пальцы к его губам. К молодым губам Жана. Они дрогнули под ее детскими пальцами. Она отдернула их точно от огня. Обоим страшно — это видно. Но надо же что-то сказать. Жан спросил: — Этот господин… Кто он? — Она улыбнулась. — Так… никто… Люк Френуа, автор «Мелузины из Отейля». Знаешь?

И вдруг она покраснела, ей вспомнился обед в октябре прошлого года у супругов Котель, когда Люк Френуа взял ее за руку, и она чуть было не поддалась его обаянию… Нет, все-таки «никто», — она вправе так ответить, и, покачав головой, она повторила: — Никто…

Как они портят эти неповторимые минуты! Сколько они могли бы сказать друг другу, и они ничего не сказали… в смятении, в путанице чувств и мыслей, в этом блаженном и напрасном опьянении… даже тут, даже на этой нелепой лестнице… Даже теперь, когда Жана мучают укоры совести и постыдные воспоминания о Жозетте и когда оба не знают, что их ждет, и тот мир, в котором они живут, держит их в своей власти, каждого по-разному, и эти проклятые деньги… может быть, большие несчастья обрушились бы на них, если б они бросились друг к другу, но что им до всего этого, в их-то возрасте, когда вся жизнь впереди, вся жизнь! Я буду работать, думает Жан, я все брошу, клянется себе Сесиль… и что же?.. Они боятся друг друга. Полгода разлуки… Как знать, что было за эти полгода у него, у нее. Что каждый делал, видел, думал, любил?.. Обоим было страшно, и страх возобладал над всем. Трус, трус! — думал Жан. Сесиль на мгновение закрывает глаза и слышит голос Ивонны, сестры Жана: «Вы не любите Жана»… и всякие другие ужасные слова… Жан…

Ну и вот… Они действительно все испортили. Послышался стук дверей, шаги, разноголосый гул, толпой выходит публика. Что это? Почему? Перерыв. Вокруг них появились люди. Жан не заметил Пасторелли, смотревшего на него издали. Но услышал, как Сесиль сказала: — Нет, ничего, все прошло… Люк, познакомьтесь, — это господин де Монсэ, друг моего брата… Жан, — это господин Френуа… Вы, конечно, знаете… писатель… — Все растворилось в нескольких учтивых фразах.

— Заглядывайте ко мне, Жан. Часов в шесть, как раньше… Фред сейчас в Италии… Заказы для завода… Приходите завтра…

Что он пробормотал в ответ? Сердце у него колотилось. Она говорила с ним на вы. Впервые. Из-за светских условностей. Из-за этого господина Френуа. Зачем ей понадобилось говорить с ним на вы?

— Слушай, — останавливает его Пасторелли. — Забавное представление ты пропустил, не видал сигнальщика оптического телеграфа!..

Шесть часов тридцать пять минут вечера. Заседание возобновится через полчаса.

XIX

В семь часов пять минут заседание возобновилось. Жан плохо понимал, что говорит ему Пасторелли, потому что с самого начала невнимательно слушал прения, а потом и вовсе перестал слушать. Теперь же он пробрался в свой угол и не отрывал взгляда от того места, где раньше сидела Сесиль. Ее не было, и все для него заволоклось туманом тоскливого ожидания — вернется ли она? Жан знал, что не вернется, но все-таки ждал, и ему было больно в груди, как это случается, когда трудно вздохнуть или, напротив, когда сделаешь слишком глубокий вздох… Все смешалось — глухой шум, шарканье ног, стук пюпитров, разговоры депутатов, возвращавшихся в зал, голос первого оратора, взошедшего на трибуну, запах пыли, поднимавшейся от мягких скамеек на хорах… «Великолепное выступление моего друга господина Жана-Луи Тиксье-Випьянкура, равно как и выступление господина Фроссара…» Они поочередно кадили[328] друг другу. Все их речи опять сводились к тому, что надлежит использовать уже существующие законы и декреты, статью восьмидесятую Уложения о наказаниях. И слева никто даже не пикнул, когда правые зааплодировали оратору, заявившему, что «зловещая весна 1936 года была для Франции жестокой предвестницей надвигающихся бедствий»…

Да, вчерашнее большинство этой палаты смиренно соглашалось с тем, что оно, как утверждали сейчас с трибуны, совершило ошибку, было соучастником преступления, что оно обязано искупить свою вину, лишив целую группу депутатов их полномочий, признать, что парламент шел против воли всей Франции; а