Не успеваю опомниться, как в конвойку… заводят еще одну сестру Хачатурян. Ну ничего себе! Третий человек в этом крошечном чуланчике! Но с другой стороны – это может отвлечь меня от мыслей о процессе. Хоть немного, но снизить мандраж.

Вторая сестра – тоже черненькая, длинноволосая, и тоже да, красивая, эдакой своеобразной типично-армянской красотой. Но черты лица более жесткие, более выраженные. Они крепко обнимаются и едва не плачут, словно бы сто лет не виделись. Но вообще-то да, они же содержатся в СИЗО отдельно друг от друга. И в автозаке их везли по отдельности. Получается, сейчас они и правда видятся впервые за долгое время.

Не разлипая объятий, они садятся на лавочку. Ну и я сажусь, как раз на оставшуюся одну треть. Куда деваться? Достала книжку, не таращиться же в стену. Хотя с тем же успехом я могла и таращиться. Потому что читаю строки и все равно ничего не воспринимаю. В моем-то взвинченном состоянии. Сижу с открытой книжкой, а сестры рядом. Сидят и тихонечко воркуют. И меня будто и нет для них. Настолько они поглощены друг другом! Но я все же есть, и я невольный, но слушатель.

Спустя время я понимаю, что ту сестру, что красива мягкой красотой, зовут Мария. А вторую – Кристина. Кристина обняла Марию, гладит ее по волосам, нежными материнскими движениями. И вообще прям видно, что они относятся друг к другу с невероятной любовью. Над ними прямо-таки витает ореол трепетных сестринских чувств. Тем страннее звучит то, что они обсуждают. Вернее, очень странным выглядит то, с каким равнодушным спокойствием они говорят о произошедшем. Словно бы они не отца убили-зарезали. А не знаю, молоко на плите убежало. Ну убежало и убежало. Велика трагедия. Ну подумаешь, отца убили… Подумаешь, арестовали. Велика трагедия!

– А ты знаешь, сколько человек на меня в Инсте[24] подписалось? Почти полтора миллиона!..

– Да, ты же мечтала прославиться, и вот прославилась!..

– Вчера иду в медсанчать, а ко мне подходят, просят автограф. Заколебали уже…

И все это с интонациями звезд шоубизнеса, изрядно подуставших от всеобщего обожания. Но больше всего меня удивляет то, что они обсуждают… жизнь на воле. Что они будут делать… на свободе.

– Я сразу залезу в ванну! С пеной!

– А я в наушники! Так соскучилась по музыке!..

– Пойдем в ТЦ! Хотя нет, теперь вряд ли.

– Ну да, теперь не пошопишься… Все будут приставать, фоткать.

– Ага, фанаты такие фанаты!..

«О чем они болтают? – думаю. – Совсем спятили что ли? Какая ванна? Какой шопинг? У них 105-я часть 2-я! От восьми до пятнадцати! Да с такой статьей держат в тюрьме до упора. Вот наивные!..» Но наивной в этой ситуации была я, только пока не знала об этом.

Спустя час-полтора Кристину уводят. И мы сидим вдвоем с Марией. В мучительном ожидании. По крайней мере я. Но и Мария, как я вижу, тоже мается. Все ерзает, крутится и вздыхает. Видимо, не такая уж она пуленепробиваемая, как показалось вначале.

– А хочешь, я нарисую твой портрет? Все равно сидим без толку, – придумываю я, наконец, чем заполнить это ожидание.

– Да, хочу! – обрадовано говорит Мария. – А ты что – художник?

– Художник…

Я достала чистый лист А4, ручку. Жалко, что нет карандаша! Но ничего, и так сойдет. Усадила Марию в подходящую позу.

– Мне что, нельзя шевелиться?

– Да нет, можешь и шевелиться, и говорить, если хочешь. Это не помешает.

И я начала ее рисовать. Действительно, очень красивое, нежное лицо. И очень юное. Совсем малышка еще. Густая копна темных волнистых волос. Блестящих, ухоженных. И кисти рук вытянутой изысканной формы. Сплошное удовольствие от воспроизведения такой красоты! И от этого невероятно диким кажется тот факт, что вот эти мягкие белоснежные пальцы еще совсем недавно держали в руках нож, вонзали его в тело отца, и на них летели брызги крови. В общем, странно было об этом думать и такое представлять…

И вообще с трудом осознавалось, что эта холеная девочка с прекрасным безмятежным лицом, в дорогой одежде – а я знала, что эти дизайнерские кроссовки Yeezy стоят около ста тысяч рублей – кровавая убийца, и теперь она – одна из сотен сизошных женщин. Жалких и замученных. Но может, думаю, все эти разговоры о славе, фанатах, автографах – лишь поза? Эдакая защитная реакция на произошедшее? Может юной психике этих девочек выгодно рационализировать трагедию и перевести все в такую плоскость – мол, да, мы прославились, и это круто! А горевать – мы, нет, не горюем! Такая вот стадия отрицания? Чтобы не сойти с ума.

Едва я успела дорисовать портрет, поставить свою подпись и отдать Марии, она вроде бы довольна: «Ой! Как красиво! И как похоже! Спасибо большое!» – как дверь конвойки открылась, и залетает Кристина. Возбужденная и смеющаяся:

– Все! Меня отпустили! Забираю свои вещи! Теперь твоя очередь!

– Ура!

Сестры смеются, плачут и обнимаются, а пристав за дверью бубнит: «Ну все-все, выходи давай! Потом наговоритесь!» Кристина схватила небольшой пакетик – это были все ее вещи – и выпорхнула наружу. А я в себя прийти не могу от изумления. Как отпустили? Куда отпустили? Неужели домой? И что, вот так, обеих сестер? Но почему?

Но дальше размышлять на эту тему мне не пришлось. В дверь стукнули: «Вебер! Собирайся! Через три минуты выходим!» Приставы всегда предупреждали меня заранее, так как уже знали, что я всегда перед выходом прошу время на переодевание. В платье. Вот и сейчас, едва я услышала этот сигнал, все мысли о невероятном освобождении сестер Хачатурян мгновенно вымелись из моего сознания! И я снова вся обратилась к своему процессу, к предстоящему заседанию…

И заседание это началось с речи Марка. Он, во-первых, напомнил присяжным, что прокурор лично исключил из ранее озвученного обвинения «покушение на убийство второго лица». И это очень важно, так как следствие-таки признало свою ошибку. То есть, внимание! Следствие-таки может ошибаться! Дальше Марк апеллирует к тем же доводам что и Сергей Южаков, но в более развернутой, иллюстративной форме. Заканчивает разбором показаний Коробченко, в которых одно противоречило другому, а ведь именно на его показаниях и строилось обвинение:

– Вы сами слышали, что Коробченко был прекрасно знаком с потерпевшим. Они общались и работали вместе много лет. Ездили вместе в командировки, ходили на тусовки. И у Коробченко могло иметься свое личное отношение к потерпевшему, которое вылилось в такие вот действия. А выдвигать организатором преступления другого человека – это вполне понятно. Потому что тогда главная ответственность ложится не на тебя, а на другого