– Я тогда нырял за ним несколько раз, но не могнайти, – сказал Роджер. – Было слишком глубоко, и вода оченьхолодная.

– Дэвид Дэвис, – сказал Томас Хадсон.

– Да. В нашем роду старший сын всегда Роджер, а второй– Дэвид.

– Родж, но ты все-таки сумел это превозмочь?

– Нет, – сказал Роджер. – Такое превозмочьнельзя, и рано или поздно приходится в этом сознаться. Мне стыдно, когда я обэтом думаю, так же как вчера было стыдно из-за драки на причале.

– Тут тебе нечего было стыдиться.

– Было чего. Я тебе уже раз сказал. Не будемвозвращаться к этому.

– Хорошо, не будем.

– Больше я никогда не стану драться. Никогда. Ты же недерешься, хоть мог бы драться не хуже меня.

– Нет, не мог бы. А кроме того, я дал себе словоникогда не драться.

– И я тоже не буду драться, и исправлюсь, и перестануписать всякую дрянь.

– Вот это я очень рад услышать, – сказал ТомасХадсон.

– А как ты думаешь, сумею я написать что-нибудьстоящее?

– Попробуй. Почему ты бросил живопись?

– Потому что мне надоело себя обманывать. А теперь и слитературой то же самое.

– Что же ты надумал?

– Уеду куда-нибудь и напишу честный хороший роман –если выйдет.

– А зачем тебе уезжать? Оставайся здесь и пиши, когдаребята уедут. У тебя слишком жарко, чтобы работать.

– А тебе это не помешает?

– Нет, Родж. Мне ведь тоже бывает тоскливо одному.Нельзя все время от чего-то убегать. Но я, кажется, впадаю в риторику. Ладно,замолчал.

– Нет. Говори. Мне нужно, чтобы ты говорил.

– Если ты серьезно решил начать работать, начинайздесь.

– А ты не думаешь, что на Западе у меня бы лучше пошлодело?

– Для работы все места одинаковы. Главное – это неубегать.

– Нет, не все места одинаковы, – возразилРоджер. – Уж я знаю. Но там, где поначалу хорошо, потом становится плохо.

– Верно. Но здесь сейчас очень хорошо. Может быть,потом это изменится, но сейчас здесь прекрасно. И ты не будешь один вечером послеработы, и я не буду один. Мешать друг другу мы не станем, и увидишь, что тебепойдет на пользу такая жизнь.

– Ты в самом деле веришь, что я могу написать хорошийроман?

– Чтобы знать, нужно попробовать. То, что ты мнесегодня рассказал, – великолепный материал для романа, если только тызахочешь писать об этом. Начни с каноэ…

– А кончить чем?

– Дальше, после каноэ, уже пойдет вымысел.

– К чертям собачьим, – сказал Роджер. – Янастолько развращен, что стоит мне упомянуть о каноэ, и сейчас же в нем окажетсяпрекрасная дева-индианка, а потом туда вскочит молодой Джонс, который спешитпредупредить поселенцев о приближении Сесиля де Милля и пробирается вплавь,одной рукой цепляясь за сплетения водорослей, а в другой сжимая доброе староекремневое ружье, и прекрасная индианка при виде него воскликнет: «Это ты,Джонс! Предадимся же любви, пока наш утлый челн скользит к водопаду, которыйкогда-нибудь станет Ниагарой».

– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Ты опишешьканоэ, и холодную воду озера, и как твой братишка…

– Дэвид Дэвис. Одиннадцати лет.

– Да. А потом будет вымысел, до самого конца.

– Не люблю концов, – сказал Роджер.

– Никто, вероятно, не любит, – сказал ТомасХадсон. – Но все имеет конец.

– Давай замолчим, – сказал Роджер. – Мне пораначать думать над этим романом. Томми, почему хорошо писать картины –удовольствие, а хорошо писать книги – сплошная мука? Я никогда не был хорошимхудожником, но даже мои картины доставляли мне удовольствие.

– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. – Можетбыть, в живописи яснее традиция и направление и есть больше такого, на чтоможно опереться. Даже если отклонишься от главного направления большогоискусства, все равно оно есть и может служить тебе опорой.

– А потом, мне кажется, живописью занимаются болеедостойные люди, – сказал Роджер. – Будь я стоящим человеком, из меня,может, и вышел бы хороший художник. Но, может, я такая сволочь, что из меняполучится хороший писатель.

– Ну, знаешь, это чересчур упрощенный подход.

– А я всегда все чересчур упрощаю, – объявилРоджер. – Это одна из причин, почему я ни на что не гожусь.

– Ладно, пошли спать.

– Я еще посижу, почитаю, – сказал Роджер.

Спали они хорошо. Томас Хадсон даже не проснулся, когдаРоджер, уже далеко за полночь, вышел на веранду, служившую спальней. Утром,когда все сошлись к завтраку, оказалось, что ветер улегся, на небе ни облачка иможно посвятить день подводной охоте.

– Вы поедете, мистер Дэвис? – спросил Эндрю.

– Непременно поеду.

– Вот и хорошо, – сказал Эндрю. – Я рад.

– Как твое настроение, Энди? – спросил ТомасХадсон.

– Боюсь, – сказал Эндрю. – Как всегда. Но размистер Дэвис едет, я уже меньше боюсь.

– Никогда не надо бояться, Энди, – сказалРоджер. – Нестоящее это дело. Так меня учил твой папа.

– Все так учат, – сказал Эндрю. – Только томуи учат. А из всех умных ребят, которых я знаю, один Дэвид не боится.

– Закройся, – сказал Дэвид. – Воображаешь осебе невесть что.

– Мы с мистером Дэвисом всегда боимся, – сказалЭндрю. – Наверно, потому, что мы лучше всех все понимаем.

– Будь осторожен, Дэви, обещаешь? – сказал ТомасХадсон.

– Обещаю, папа.

Эндрю взглянул на Роджера и пожал плечами.