источником заразы — с казаками. Директор воспользовался своими связями и смог договориться с главврачом «кожвендиспансера» о конфиденциальном осмотре казачьего хора и последующем лечении выявленных носителей инфекции. Для конспирации главврач выделил специальный день, объявив его «санитарным», дабы другие сомневающиеся в своем здоровье граждане не встретились с артистами и не распространяли по городу всякого рода лживые измышления о нравственном облике прославленных советских артистов. Директор вызвал «Сексота» и через секретаршу передал ему условия возвращения казачьего отряда на филармоническую службу:

— Всех обследовать самым тщательным образом. Лично проверю списки. Больных изолировать в общежитии. И пусть не болтают лишнего!

Секретарша все подробнейшим образом передала «члену партийного органа», стараясь держаться от него подальше. Тот выслушал без вопросов и бодро пошел встречаться с коллективом. Его пламенную речь провинившийся хор прослушал в полной тишине. Перспектива коллективного медосмотра у казаков энтузиазма не вызвала.

Иван, чуть устав от смеха, сделав паузу, вытащил пачку сигарет «Прима», взял себе, угостил меня, но я отказался. Он же закурил, не скрывая удовольствия, поплевывая в кулак табачную крошку. В этот момент по улице мимо окна-витрины, у которого мы стояли, наслаждаясь историей и жидким солнцем в бокале, медленно прошел понурый мужчина, сгорбленный с поднятым воротником плаща. В нем я с трудом узнал «простомоисеича», обычно живого, быстроходного и веселого. Увидев нас через стекло, он остановился, сделал приветственный знак, потом зашел в кафе, вежливо поклонился, но руки не подал:

— Иван Сергеевич, прошу меня извинить, но денег пока нет. Как только достану — обязательно верну. Потерпите, пожалуйста. Я Вас очень прошу! В знак нашей дружбы. — Худрук молитвенно сложил руки, а в глазах его растеклась тоска всего еврейского народа.

Иван, даже не улыбнувшись, лишь чуть качнул головой. Его поза, мимика и жест излучали победительное торжество. Еще раз, извинившись перед нами, много раз поклонившись, «простомоисеич» побрел на работу. Он был так плох, что у меня возникло сомнение по поводу его дальнейшей судьбы. Но Иван был настроен не столь пессимистично:

— Это временно. Как только решит денежный вопрос — все образуется.

— Зачем так расстраиваться, ведь деньги — не главное.

— Это для тебя — «не главное», а он — еврей-подкаблучник, больше всего уважает-таки семейные ценности!

Как я понял из Ваниного сбивчивого прерываемого захлебывающимся смехом рассказа, худрук пострадал больше других. Он, как хороший муж и отец, заказал казакам подарки для всей семьи. Ему нельзя было отказать, но один казак столько привести не сможет, поэтому заказ распределили по всему коллективу в качестве общественной нагрузки. Дабы дело не сорвалось, «Простомоисеич» дал деньги вперед. Сумма была серьезной, как предположил Иван — трехмесячная зарплата. Наивный худрук, с разрешения жены, использовал семейные накопления. Супруга же согласилась не сразу, до последнего момента сопротивлялась, но, в конце концов, сдалась, много раз выслушав обещание мужа, что деньги он передаст самым надежным ребятам, «а казаки слово сдержат, они присягу понимают!».

По правде сказать, художественный руководитель, так уверенно державшийся на заседаниях художественного совета, допускавший административный диктат в вопросах художественных, в обычной жизни был «типичным подкаблучником» — жену боялся. Она же пользовалась своей неограниченной властью, называла его «Ванек», считала «рохлей». И была вечно чем-то недовольна.

«Надежные казаки» потратили деньги до последней копеечки, даже больше того, но купили «все». Вещи они доставили в филармонию прямо в кабинет худрука. Он поблагодарил, был доволен. Даже хотел позвонить жене и отчитаться в проделанной работе. Но потом, на свою беду, решил устроить любимой семье сюрприз, а получился — «сюр». Худрук запер барахло в шкафу и пошел проводить концерт, где выступал со вступительным словом. Все прошло благополучно. Но приезжие московские артисты — виолончелист и пианист — решили отблагодарить хозяев за теплый прием, надеясь на дальнейшее сотрудничество, заказали столик в ресторане. Из администрации на концерте присутствовал только худрук. Ему же пришлось взять бремя участия в банкете на себя — отказывать известным артистам было неудобно. Понятно, что после «банкета на троих» до поздней ночи, возвращаться в филармонию он не захотел. Семейный праздник перенес на завтра. А завтра разразился скандал.

В этот момент, на самом интересном месте Иван прервал рассказ и перескочил на вещи прозаические. Покинув меня ненадолго, он, заметив, что к продавщице кондитерских изделий нет очереди, взял кофе с пирожными и с довольной физиономией вернулся к нашему столу. Пирожное, носившие мало что обещающее название «картошка», было свежим, но, мягко говоря, несколько простоватым. Кофе вполне соответствовало ему по качеству. Но мы здесь были не для еды. Главным была история, которую Ивану было приятно рассказывать, а мне слушать.

— Так вот, — Ваня так вжился в сюжет, что продолжил без предисловий, используя только вводное слово, — на следующее утро, худрук «с бодуна» пришел на работу с опозданием. Но вел себя степенно, без лишних переживаний, ибо причина опоздания была уважительной, и директор знал, что он до одиннадцати ночи выполнял важнейшее поручение по созданию благоприятного имиджа филармонии. Заняв привычное место в кабинете, «Простомоисеич» начал прием артистов, дабы обсудить их творческие планы и соотнести эти планы с интересами нашего концертного учреждения. Но посетители думали и говорили о другом — о купленных вещах. Дамы рыдали, а мужики курили и ругали матом «этих идиотов» немилосердно. Сначала «Простомоисеич» озаботился возможным срывом ближайшей гастрольной поездки, но потом «он все понял», и ему стало не до гастролей. Турецкий дефицит из Болгарии был в шкафу и «эманировал» заразу! Ошалевший худрук схватил вещи в охапку и вприпрыжку поскакал на ближайшую помойку. Потом, вернувшись, долго-долго отмывался в туалете. Уничтожив источник заразы, «Простомоисеич» чуть успокоился и сделал второй шаг — на сегодня и вплоть до выяснения всех обстоятельств отменил прием. Тут, наконец, он вспомнил о благоверной, которой необходимо было дать отчет о потраченных деньгах. Испугавшись потерять семью, худрук рванул назад — на помойку. Но «вещей там уже не стало». Заначка, которую он хранил в сейфе на «черный день» (а этот день пришел!) хватало лишь на то, чтобы покрыть четверть расходов. Забыв об угрозе заражения, худрук пустился во все тяжкие — пошел «в люди» занимать деньги. Искомой суммы ни у кого не было. Пришлось побираться «по мелочам». Он обошел почти всех! Наконец — наскреб, и смог вернуться домой, обманув супругу историей о несостоявшейся по причине болезни казаков сделке. О своем обмане он не без гордости хвастался в