по взгляду, вовсе и не ученый даже, а кто-то вроде наблюдателя от правительства. Возглавляли бардак наши два физика-нанокибернетика, Тайвин и Гайяна, которые должны были всю эту хаотичную работу структурировать и стабилизировать, но пока получалось плохо.

Пока Тайвин, его подручные и прочие достойные представители ученой среды от Санникова и Всемирной ассоциации наук, пытались понять, пускать нас вниз или нет, я совал нос везде, куда мог, а по пути развлекал очкастого друга разными байками.

— Вот и скажи мне, зачем человеку разум, если он им пользуется, как ребенок микроплазменной горелкой — все вокруг разноцветное, плавится, огоньки, искры во все стороны, а толку с гулькин хвост? — задал я риторический вопрос, подробно и не без доли ехидства рассказав штатному гению про выходку Ви. — Представь, а если вся наша кремнийорганическая планета — это такой гигантский кристаллический излучатель, который на мозги действует как-нибудь… угнетающе, ну, способность думать связно душит и прочие функции мозга искажает, например?

— Богатая у тебя фантазия, — фыркнул Тайвин, — тогда резистентность у мужчин должна быть выше.

— Почему? — изумился я.

— Потому что куда ни плюнь, все время только девицы непотребства совершают, не иначе как твое таинственное излучение исключительно на женский мозг действует. Допустим, та дама с розами всегда обладает одним типом мышления, но потом как по заказу, сначала Максимиллиана глупости творила, теперь Виолетта, Гайяна тоже себя ведет, скажу тебе прямо, несколько неадекватно, — задумчиво перечислил штатный гений прегрешения слабого пола, предварительно оглянувшись — не видно ли где его кудрявой помощницы.

— С Гайяной мне как раз все понятно. Но остальные колонистки с ума пока не посходили? Да и потом, я же не девушка, но тоже немножко того, — слегка обиделся я. — А пацана того помнишь, что купол отключил? А…

— «Немножко того» — это твое перманентное состояние, и с излучением — ерунда это все, — прервал меня, отмахнувшись, ученый и осведомился, как мне показалось, несколько более заинтересованно, чем должен был бы: — И что тебе понятно?

Я хитро улыбнулся и подмигнул ему:

— А ты подумай.

— Не юли, — строго сказал мне Тайвин. — Если что-то знаешь — так скажи прямо.

— Не, — беспечно отозвался я, перехватив у него из-под носа последнее золотистое ароматное яблоко из вазы для фруктов, — наверняка не знаю, только догадываюсь. А ты любишь, чтобы все доказательства были на месте. Вот как докажу — так и скажу.

Тайвин подозрительно прищурился и вернул потянувшуюся было к яблоку ладонь на место — в карман халата. Я подбросил фрукт в руке и сказал, попутно поняв весь двусмысленный идиотизм и пафос фразы, но остановиться уже не смог:

— Порой запретный плод раздора пребывает у тебя под самым носом, а ты притворяешься бревном и ни черта не видишь, а стоило бы, — я посерьезнел, грустно вздохнул и пояснил: — Я про себя, если что.

Я взял друга за руку, вложил ему в ладонь яблоко и ушел, оставив его в недоумении переваривать мои корявые намеки насчет подозрительного внимания ведущей научной сотрудницы к отдельно взятым очкастым гениям.

Больше я тему нелегких взаимоотношений женщин, мужчин и кремнийорганики не поднимал — у Тайвина и без того хватало поводов для глухого раздражения. Мы висели на орбите Седьмого уже пятый день, и бесконечная возня с пробами воздуха с верхних слоев атмосферы начинала ему порядком надоедать. Как и мне — вынужденное безделье. Приступы хандры испарились, чувствовал я себя так, будто могу пойти и свернуть пару десятков возвышенностей, и по нескольку часов в день проводил у обзорных экранов, где, затаив дыхание, рассматривал новый мир. Громада планеты неторопливо ворочалась фиолетово-сиреневыми циклонами, изредка кокетливо обнажала границы континентов, кое-где сверкала серебристыми и алыми зарницами гроз. Заманивала, зараза.

Я честно держался сколько мог. Помогал Тайвину с пробами воздуха, хотя, подозреваю, больше мешался бесконечными вопросами и уточнениями. И постоянно вертелся под ногами у специалистов, пока меня не начали прогонять из лаборатории, едва завидев — настолько я надоел занятым делом ученым. Мои ребята искренне недоумевали: за несколько лет постоянной работы такой подарок, как ничего не делать целыми днями, стал поистине роскошной возможностью отдохнуть. Но я не мог усмирить беспокойную натуру: как так, новый мир, руку вытяни — и коснешься, а я еще и шагу не сделал по удивительной лиловой траве!

Штатный гений шипел, плевался и поливал желчью окружающих. Я его понимал: планета подло пожирала дрон за дроном, вынуждая держать технику на границе тропосферы и стратосферы, иначе ее практически мгновенно изничтожала местная летающая живность — те самые обсидианового цвета летающие красавцы с крючками на кончиках суставов и маховых перьев. К тому же, мой очкастый друг беспрестанно ныл, что лишился большей части своих научных сотрудников, чем добавлял работы геологу-психологу, а настроения порядком отбавлял.

— Как же все-таки жаль, что у Кевина клаустрофобия! — сокрушался Тайвин. — Мне очень не хватает его познаний в ксенозоологии и атмосферной физике. Ты вот не знаешь, а именно он решил проблему с электрическим состоянием атмосферы на Шестом.

— Почему, — удивился я. — Знаю, конечно.

— Откуда? — тут же прицепился ко мне ученый.

— Тай, вот я тебе давно говорю, люди — не тараканы, их не по усам различают, — укоризненно покачал головой я. — Про твоих лаборантов что про моих оперативников — такие легенды по колонии ходят, закачаешься. А фобия — дело такое, непредсказуемое. Если со страхом еще бороться как-то можно, то фобию только со специалистом лечить.

— Бред, — фыркнул Тайвин,