Резко повернувшись на каблуках, Павел надел на головуогромную шляпу, которую доселе нервно комкал, в руках, схватил лежащую накресле свою длинную трость и, потрясая ею, закричал хриплым голосом:

— Я вам теперь государь! Попа сюда!

При звуке этого жуткого, почти нечеловеческого голоса ногиПлатона Зубова подогнулись, и молодой князь рухнул на пол, сраженный не толькогорем, но и страшным, прозрением.

Он лучше других знал: Екатерина умерла, собираясь лишитьсына престола. А если именно сыночек каким-то образом приложил руку к тому,чтобы ускорить ее кончину?

Эти мысли отнимали дыхание, замедляли биение сердца.

Но прежде чем окончательно лишиться сознания, Платон успелподумать, что в мире есть два человека, в которых отныне сосредоточена вся егоненависть: это вновь провозглашенный император… и вновь испеченный генералТалызин!

* * *

Все переменилось менее чем в один день!

Петербург, еще не пришедший в себя от потери той, которуюстрана единодушно называла матушкой, мгновенно принял вид немецкого города,существовавшего два или три века назад.

Одним из первых распоряжений нового императора былоразместить по улицам караульные будки, выкрашенные в прусские цвета, белый ичерный, а при них расставить часовых.

Это приказание исполняли великий князь Александр и Аракчеев.Дворец был превращен в кордегардию.

Везде стук офицерских сапог, бряцанье шпор. Везде гатчинцы,вид костюмов которых вызывал смех, смешанный со слезами.

Вышел императорский указ, запрещавший круглые шляпы, высокиесапоги, длинные панталоны, башмаки с завязками и предписывающий какустановленную форму для всего мужского населения треуголку, зачесанные назад,напудренные и заплетенные в косу волосы, башмаки с пряжками, короткиепанталоны, стоячий воротник…

Еще ценный указ: на столе не более трех блюд.

Никакого роскошества! Равенство, равенство…

Вперемежку с этими узаконениями сыпались и менее безобидные:высылка из Петербурга бывшего фаворита и его братьев, заключение вПетропавловскую крепость любимого камердинера Екатерины Зотова (который,кстати, сошёл в крепости с ума и умер), удаление из столицы всех, имеющихотношение к делу в Ропше, и вообще всех, кто не нравился новому императору,перезахоронение праха Петра Федоровича, помилование польского мятежника исмутьяна Тадеуша Косцюшко, к которому новый император сам, лично ездил в тюрьмуизвиняться…

“Герой польского народа” почему-то не пожелал воротиться настрадающую родину, а отправился в Америку, снисходительно приняв отзаискивающего русского императора специально заказанную дорожную карету,столовое белье, посуду, чудную соболью шубу и 60 тысяч рублей в возмещениеморального ущерба.

Императрица Мария Федоровна прибавила еще подарки от себя.Во время своей тяжкой неволи, во время сурового заточения в “русскихказематах”, герой-мученик полюбил вытачивать вазы и фигурки из слоновой кости исамшита.

Императрица подарила ему великолепный токарный станокстоимостью в тысячу рублей, а также коллекцию камней, которую сама собираламного лет.

От сердца оторвала… но чего не сделаешь ради восстановлениясправедливости по отношению к бедным, страдающим полякам!

В ответ борец польской свободы преподнес представительниценарода-угнетателя табакерку, выточенную им собственноручно, и отбыл нажительство подальше от политической борьбы.

С русским императором они расстались наилучшим образом!

Примерно в это же время в полках и гарнизонах с нетерпениемвскрывались конверты с первым указом нового императора.

В нем определялась вышина гусарского султана и был приложенсобственноручный рисунок его величества, изображавший соотнесение высоты кивераи султана.

— Savez-vous que се petit drole a fait ma conquete? [13] — сусмешкою проговорил незнакомец, вприщур глядя на Алексея, и тот ощутил, какоскомина брезгливости и отвращения сводит ему челюсти.

Petit drole, главное дело! Отчего же drоle?

И почему, скажите на милость, petit?!

Росту Алексей был не меньшего, чем сей неведомый ему нахал,на цыпочки подниматься, чтобы бросить тому вызов, отнюдь не пришлось: сделалэто прямо, неотрывно глядя в наглые желтоватые глазищи этого отвратительногогосподина.

Правда, в плечах Алексей значительно поуже, да и руки нестоль ухватистые: у противника вон ручищи что оглобли, ниже колен свисают,ладони огромные, напоминают лопаты, так что серые, дорогие замшевые перчатки,совершенно не подходящие к светло-кофейному фраку, на них едва не лопаются.

И все-таки Алексей — противник пусть не из самых грозных, нои не из последних. А по лицу мерзавца всякому видно, что он не принимаетвсерьез ни сделанного ему вызова, ни самого этого задиру, которыймолчал-молчал, а потом, словно с печки свалился, взял да и вызвал незнакомца надуэль.

Нахал нисколько не сомневается в своей правоте и в будущейпобеде, словно бы привык сметать все, что стоит на пути. И точно так же намеренсмести этого юнца, который вырос вдруг перед ним и прочирикал заполошным,каким-то куриным, прерывающимся от собственной смелости, вернее, наглостиголосишком:

— Вы негодяй и мерзавец, сударь! Я вас вызываю! Вместе намбудет тесно на этой земле, а коли вы откажете мне в сатисфакции, так вы, ковсему прочему, станете зваться еще и трусом!

“Господи Иисусе… Да что ж это я натворил? Что наделал? Я жего на дуэль вызвал!” — вдруг понял Алексей смысл своих слов и ощутил нечтовроде признательности к противнику за то, что тот всего лишь обозвал его petitdroleем, а не принялся сразу же громко, беззастенчиво и откровенно ржать,широко разинув свой большой, губастый РОТ, как он ржал несколько мгновенийназад над мадам Шевалье… что, собственно говоря, и послужило причиною вызова.

Алексей оглянулся и посмотрел на свою спутницу. Точеныечерты ее смугло-румяного личика выражали некую смесь восторга и ярости.

Алексей лишь понаслышке знал о науке, именуемой химией,однако и менее образованный человек не усомнился бы, что смесь этих чувстввесьма гремучая и чревата взрывом.