Собственно, вся мадам Шевалье была этакая гремучая смесь,точнее, некий осуществленный взрыв чувств, и Алексей с некоторой долей испугавдруг сообразил, что волна от этого взрыва как подхватила его в той карете,стремительно удалявшейся от Петербурга, так и несла, несла на своем гребненесколько минувших дней, пока не вовлекла в свое движение и этого неведомогогромилу.

Кто выберется невредимым из этого смерча? Кого изломает,изувечит, а то и прикончит взрывом? Это должна была рассудить судьба.

Утешало одно: ждать ее решения Алексею придется недолго, ибовнезапная дуэль должна была состояться не завтра поутру (как принято межзаправскими бретёрами, которые отчего-то предпочитают протыкать друг другашпагами либо дырявить пулями непременно на ранней зорьке), не сегодняшним вечером,а сейчас же. Сию минуту!

Рига нашему герою, который и Петербурга-то разглядеть неуспел, а потом был неприятно поражен путешествием по скучнейшей лифляндскойместности (лесочки, болотца, песочек, нет ни больших гор, ни пространных долин,глазу отдохнуть не на чем, не то что в России!), показалась какой-то оченьбольшой и очень суровой, хоть и некрасивой.

Совершенно чужой, не русский город!

И сразу видно, что город сей —торговый: множество лавок,множество озабоченного народу снует по узким улицам. И много каменных зданий,среди которых есть удивительные, особенно соборы.

Еще по пути Алексей приметил, что лютеранские церкви весьмапохожи на наши, только наверху стоит не крест, а петух, который долженнапоминать о падении апостола Петра [14].

На задах одного из таких старинных соборов с петушком нашпиле и предстояло скрестить шпаги двум непримиримым врагам, еще полчаса назади не подозревавшим о существовании друг друга и которым отныне будет тесно наземле!

Секундантом у Алексея должен был выступать Огюст.

Поскольку противник нашего героя путешествовал в одиночку иеще не успел обзавестись в Риге не то что друзьями, но и самыми простымизнакомыми, роль его секунданта предстояло исполнить верному Жан-Полю.

Он был представлен как еще один родственник госпожи Шевалье— вернее, ее супруга. К слову сказать, неведомый супруг сей был, видимо,совершеннейшим Амфитрионом [15], снисходительно, а то и одобрительно взиравшимна приносившую немалые доходы связь жены с графом Кутайсовым и намечающийсяроман с его венценосным господином.

Таковой же снисходительной “дуэньей” оказался и Жан-Поль.

Забавы мадам Шевалье его ничуточки не волновали. Он былвсецело поглощен своими непростыми, очень нервными отношениями с Огюстом, и какни оставался в некоторых вещах наивен и неискушен Алексей (все еще оставался,несмотря на то, что его амурное образование шло вперед семимильными шагами),иногда он все же задумывался: отчего это Огюст и Жан-Поль более напоминают недрузей или родственников, а amis de coeur [16] или вовсе ревнивых любовников?

Да господь с ними со всеми!

Сейчас Алексея гораздо больше заботила собственная судьба.Он снова и снова возвращался мыслями к ссоре — вернее сказать, к причине ее.

А причина состояла в том, что на площади возле какого-тонеприветливого рижского собора (разумеется, увенчанного петушком) к мадамШевалье приблизился рослый малый и, щуря желтые глаза и скалясь, осведомился,не натирает ли ей шейку жемчуг генеральши Кутузовой.

Мадам Шевалье бросила на него исполненный великолепногобезразличия взор. Огюст задрал носик. Совершенно такой же неприступный видпринял и Жан-Поль, а поскольку все трое французов были по типу весьма схожи,сейчас они напомнили Алексею стайку нарядных птичек, которые вдруг одинакововздернули головки и распушили перышки, силясь напугать стервятника, который, ужеприближался к ним, описывая в небе медлительные, широкие, угрожающие круги.

“Стервятник” нимало не испугался проявления сей галльскойзаносчивости и, заступив путь надменному трио, снова уставил свои распутныежелтые глаза на шейку мадам Шевалье, отягощенную розоватыми жемчугами, которыедаже на взгляд ничего в таких вещах не смыслящего Алексея представляли собойнемалое состояние.

Вообще следует сказать, что нынче на этот жемчуг не обратилвнимания только слепой.

Иногда Алексею казалось, что пешая прогулка по Риге,предпринятая в тот час, когда прилежные лютеране возвращаются от обедни, былаустроена нарочно для того, чтобы потешить тщеславие мадам Шевалье, которую нашгерой, хоть убей, до сих пор не мог приучиться называть просто Луизой, несмотряна то, что отношения меж ними уже сделались короткие. Весьма.

Повторимся: вся Рига имела нынче возможность лицезретьчетыре нити крупного, словно горошины, розовато — матового жемчуга, которыепокоились на довольно-таки худощавой шее, ежели не сказать — костлявых ключицахмадам Шевалье.

Она гордо шествовала под ливнем пристальных взглядов; ничутьне смутилась и теперь, когда этот верзила в белом, небрежно повязанном шарфезадал ей невежливый и странный вопрос.

— Вы мне не ответили, сударыня! — продолжал задиратьсянезнакомец.

— Вдобавок мне странно, что всем тем драгоценностям, которыебыли заработаны вами вполне честно, своим пением и прочими усилиями, — тут ондовольно-таки гнусно хихикнул, — ну, так или иначе получены за труды, выпредпочли жемчуга, фактически вами украденные у госпожи Кутузовой, коей онибыли присланы из Стамбула, где ее супруг был некоторое время нашим посланником.

Алексей просто-таки похолодел, услышав такое.

Растерянно оглянулся на мадам Шевалье, уверенный, что сиякапризная и гонористая особа незамедлительно хлопнется в обморок или отвеситоскорбителю пощечину, однако личико прелестной Луизы по-прежнему выражало однутолько чистую и невинную гордость.

— Совершенно не понимаю, что вы имеете в виду! — высокомернопропела она.

— Извольте объясниться, сударь!

Алексей удивился. По его мнению, дама, тем более настолькосветская и утонченная, как мадам Шевалье, должна была всячески избегать даженамека на скандал.