Э, милый, да ты совсем дурачок, вот как переводилось еенедоумение.

Ну что ж, решил Никоненко, для начала неплохо.

— А вы с Потаповым в одном классе учились? — продолжил“Анискин”, понизив голос на слове “Потапов”.

— В одном, — согласилась Тамара, — только он тогда совсем нетакой интересный был. Все английский учил и какие-то книжки читал. Мы на него ивнимания почти не обращали. Он в нашу компанию не вписывался. Он такой…ботаник, знаете?.. У нас их таких двое было — он и Маруська Суркова, — тутТамара слегка хихикнула, и Игорь Никоненко внезапно понял, что в десятом классеона была неотразимой, и всякие “ботаники” ее совершенно не интересовали. — Мыее звали “моль бледная”. Ой, господи, — она там в больнице кровью истекает, ая…

— С кем вы договаривались о приезде Потапова? С секретаремили помощником?

— Сначала с секретаршей, а потом с помощником, — охотнообъяснила Тамара, — секретарша сказала, что приглашение он получил, но никто незнает, поедет он или нет, и до последнего дня никто этого не знал, а сегоднямне сказали, что он не приедет. — Она вдруг остановилась и вперила в Игоря своиугольные глазищи: — Господи, неужели это было только сегодня?

— Как же не приедет? — спросил Анискин-Никоненко счистосердечным изумлением. — Ведь он же приехал!

— А говорили, что не приедет! Что у него в программе насегодня такого мероприятия нет! Да мы уже и не рассчитывали, а он взял иприехал! А тут такое!.. Кошмар, да?

— Кошмар, — согласился Никоненко. — Мария Георгиевна, выпройдите пока в учительскую, вон сквозняк какой, мы вас совсем простудим. А япока окошко прикрою…

— А когда можно будет… домой? — спросила директриса ипосмотрела почему-то на Тамару, как будто это она должна была отпустить еедомой.

— Скоро, — пообещал Никоненко, — уже скоро. А вы присядьте,Тамарочка. Ничего не поделаешь, придется вам со мной поговорить, без вас неразберусь.

— Конечно! — воскликнула Тамара с энтузиазмом. — Конечно,сколько хотите!

По правде говоря, он не хотел нисколько. Больше всего насвете он хотел, чтобы в Москве вообще не существовало этой растреклятой школы,и “самого Потапова”, и промахнувшегося стрелка. Сидел бы сейчас Игорь Никоненков квартире у дорогого друга Павлика, пил бы французский коньяк с лимоном,заедал бы чем-нибудь вкусным и в сто первый раз выслушивал блаженные Павликовызавывания о том, как у него сегодня родилась девочка и ему сразу дали ееподержать.

От этих мыслей в его животе вдруг стало как-то особенно пусто,а на душе тоскливо.

Что-то он разыгрался в “деревенского детектива”. Не ковремени. Сейчас пожалуют “федералы”, и цена всем его играм станет — грош.

— Ящик с письмами — чья идея? — спросил капитан Никоненко, итон его нисколько не напоминал тон Федора Ивановича Анискина.

— Это… моя, кажется. А что? Что-то не так? Я подумала, чтоэто будет здорово и всем понравится — вдруг кто-нибудь в любви признается илиеще что…

— Что?

— Ничего, — вдруг смутилась Тамара, — просто… интересно.

— Интересно, — согласился Никоненко, — только почему вы этиинтересные записки так и не раздали?

— Не раздали? — переспросила она растерянно. — Ах, нераздали…. Вы знаете, приехал Потапов, и все пошло совсем не так, как мы думали.Потом еще из префектуры приехали, и мы с Марией Георгиевной встречали, а потомя еще отдельный стол накрывала, вдруг Потапов решил бы закусить или префект,они же не могут со всеми…. И про почту я забыла.

— Почему? — спросил Никоненко.

— Что?

— Почему они не могут со всеми?

— Кто?

— Потапов с префектом?

— Ну-у, — протянула Тамара, — такие люди — и со всеми!..

Да уж. Вопрос был глуп. Неизвестно, зачем он его задал.Просто так. От злости на себя, на Потапова и на Анискина Федора Ивановича.

— Что-нибудь на вечере показалось вам подозрительным? Может,кто-то опоздал или, наоборот, пришел раньше всех, потом раньше всех ушел? Иливыходил во время торжественной части?

— Не знаю, — растерянно сказала Тамара Селезнева, — никто невыходил. То есть, может, и выходил, но я ничего такого не видела. Я… занятабыла очень. Я так разволновалась, когда Потапов приехал. А он оказался такойсимпа-атичный, такой приятный. Он мне сказал: “Я Митя Потапов, мы с Кузей налитературе за вами сидели”. Они и вправду за нами сидели, — и Тамара засмеяласьс удовольствием, — а я сидела с Маруськой — молью. Господи, да что ж я опять,когда она там…

— Кто такой Кузя?

— Кузя — это Вадик Кузьмин, он сейчас в Мурманске служит, наподводной лодке, и поэтому не приехал.

— Куда вы ходили курить?

Тамара посмотрела на него с изумлением. Этот прием часто емуудавался — с разгону человек неподготовленный выпаливал правду, даже еслипоначалу говорить ее и не собирался.

— Когда ходила?

— Вы только что вернулись и сказали, что ходили курить. Гдеименно вы курили?

— На лестнице, — пробормотала Тамара.

— На лестнице вас не было, — сказал Никоненко жестко, — ясмотрел. Из здания вы выйти не могли. Где вы были?

— Я курила на лестнице, — торопливо объяснила она, пугаясьего тона, — только не на этой! На этой курить нельзя, это же школа! Я на той,на черной, которая еще с войны осталась. Мы когда учились, там все учителякурили, а мы их выслеживали.

— Где вход на эту лестницу, покажите!

Тамара рванулась исполнять приказание с таким рвением, чтоНиконенко пришлось сначала ускорить шаг, а потом перейти на легкую трусцу.Топая, Тамара сбежала по лестнице, повернула направо, в темноту, спреувеличенной заботой предупредила, что “здесь ступеньки”, еще раз повернула.Из сплошной черноты коридора вдруг словно вывалилась квадратная дыра — окно,залитое лунным мартовским светом.

— Сейчас будет дверь, дергайте!

Пошарив руками по холодной и пыльной поверхности,выкрашенной масляной краской, Никоненко нащупал ручку, дернул и чуть неповалился назад — дверь открылась неожиданно легко, как будто открываласьчасто.

— Вот здесь я и курила, — объявила сзади Тамара.

— Свет где зажигается?

— Справа. Ведите рукой по стене и найдете. Свет зажегсявысоко и слабо, как в бомбоубежище.

Осветилась узкая замусоренная лестничка, унылые стены,забитое досками окно на площадке. В углу верхней ступеньки стояла жестянаябанка из-под маслин — очевидно, пепельница. Никоненко сначала в банку заглянул,ортом осторожно поднял ее двумя пальцами, что-то внимательно порассматривалвнутри.