Рикардо Рейс целый день провел в городе, снова и сноваперемалывая в душе стыд, который был тем позорней, что не сумел одолеть своегосоперника — страх. Решил, что завтра же переедет в другой отель, или сниметквартиру ли, этаж, или первым же пароходом вернется в Бразилию — кто-то скажет,что слишком ничтожна была причина для подобных терзаний, но ведь каждый человекзнает, где и сильно ли у него болит, а ежеминутно воскресающее воспоминание отом, как ты попал в глупейшее положение, жжет тебя изнутри, будто кислота,горит, как разверстая рана. Он вернулся в гостиницу, поужинал и снова ушел, —посмотрел «Крестоносцев» в «Политеаме»: какая пламенная вера, какие жаркиесхватки, какие святые и герои, какие белые кони, и по окончании сеансапроносится по улице Эуженио дос Сантоса дуновение эпической религиозности, икажется, будто у каждого зрителя светится над головой нимб, а ведь кто-то ещесомневается в том, что искусство облагораживает. Утреннее смятение мало-помалуулеглось, действительно, на что это похоже — так грызть себя из-за сущихпустяков. Пимента отворил ему дверь, отель был объят тишиной, ну да, это жеестественно, постояльцев нет, а прислуга здесь не ночует. Он вошел в номер и,сам не сознавая того, что это его действие предшествовало всякому иному,посмотрел на кровать. Постель была приготовлена не как обычно, когда простыня иодеяло отгибаются уголком с одной стороны — на этот раз они были откинуты вовсю ширину двуспального ложа, и лежала на нем не одна подушка, а противобыкновения — две. Нельзя было выразиться ясней — я с ней? Впрочем, может быть,постель вечером стелила не Лидия, а другая горничная, считавшая, что в номереживет супружеская чета, что ж, предположим, что горничные время от временименяются этажами — для того ли, чтобы чаевые доставались всем поровну, иличтобы не привыкали и не распускались, или — тут Рикардо Рейс улыбнулся — чтобыне заводили шашни с постояльцами, ладно, завтра все узнаем: если завтрак мнепринесет Лидия, то, значит, это она так постелила постель, и тогда. Он улегся,погасил свет, не убирая вторую подушку, с силой стиснул веки, приходи же, сон,приходи, но сон не шел, за окном прозвенел трамвай, наверно, последний, кто жеэто во мне не хочет спать, беспокойная плоть, интересно, чья, а может, это и нетело, а я сам, весь целиком, и та его часть, что, о Боже, наливается кровью инабухает, за мужчинами такое водится. Он резко поднялся, пересек темный, чутьподсвеченный с улицы номер, отодвинул задвижку на двери, а дверь притворил:кажется запертой, а на самом деле — отворена, чуть прикоснись — и откроется. Онснова лег, что это за ребячество такое, мужчина, если хочет чего-нибудь, неоставляет дело на волю случая, а прилагает усилия для достижения цели, взятьхоть крестоносцев, как они в свое время старались, мечи против ятаганов, еслинадо, могли и головы сложить, а замки, а доспехи, а потом, то ли во сне, то линаяву думает он о поясе верности, ключ от которого увозил рыцарь в какиеПалестины, бедные обманутые мужья, а дверь номера беззвучно открылась изакрылась, пугливая тень двинулась к кровати, протянутая рука Рикардо Рейсавстретила ледяную руку, потянула ее к себе, и Лидия, дрожа, сумела произнестилишь: Мне холодно, а он молчит, и в голове его бродит мысль о том, поцеловатьли ее в губы — печальная мысль, не правда ли?

* * *

Сегодня приезжает доктор Сампайо с дочерью, ликующе, словновпередсмотрящий, который первым крикнул «Земля!» и чает заслуженной награды,сообщает Сальвадор, и можно подумать, что он из-за своей стойки пронизал взоромпредвечерние сумерки и заметил поезд из Коимбры, впрочем, в данном случае всенаоборот, ибо корабль — он же отель «Браганса» — стоит на мертвом якоре,обрастая ракушками и водорослями, а земля приближается, дымя паровозной трубой,и, поравнявшись с Камполиде, нырнет в черный тоннель, нырнет и вынырнет, всяокутанная паром, но еще есть время позвать Лидию и сказать ей: Поди-ка проверь,все ли в порядке в номерах, приготовленных для сеньора Сампайо и барышниМарсенды, и усердная Лидия, помня, что это номера двести четвертый и двестипятый, послушно направилась на второй этаж, словно бы не замечая стоявшегорядом доктора Рикардо Рейса, который спросил: Надолго приехали? Обычно онипроводят у нас трое суток, завтра пойдут в театр, я им уже заказал билеты. Воткак, и в какой же именно? Королевы Марии. А-а, и это междометие не означает ниудовлетворения или удивления, не означает вообще ничего, кроме нашего желанияпрервать диалог, который мы не можем или не хотим продолжать, а провинциалы —впрочем, виноват, Коимбру никак нельзя счесть провинцией — приезжая в Лиссабон,отправляются в Парк Майер, в «Аполлон», в «Авениду», а те, у кого болеевзыскательный вкус, непременно посещают Театр Доны Марии, иначе называемыйНациональным. Рикардо Рейс проследовал в гостиную, перелистал газету, нашелтеатральную программу, убедился, что в Национальном идет пьеса Альфредо Кортеса«Утихни, море!», и, решив, что и сам тоже пойдет в театр, ибо истый португалецобязан способствовать процветанию отечественного искусства, уже собрался былопопросить Сальвадора заказать по телефону билет, да постеснявшись, решил —завтра сам купит.

До ужина еще два часа, гости из Коимбры прибудут именно вэтот промежуток времени, если, конечно, поезд не опоздает: Ну, а мне-то доэтого какое дело? — спрашивает себя Рикардо Рейс, поднимаясь по лестнице в свойномер, и сам же отвечает в том смысле, что всегда приятно познакомиться слюдьми из других городов, да и люди, кажется, культурные, не говоря уж о том,что это — любопытный клинический случай, какое странное имя — Марсенда, никогдатакого не слышал, похоже на шепот, на отзвук, на виолончельный аккорд, хотявсякая там «осень в надрывах скрипок тоскливых»[19] и прочие декадентскиештучки больной, клонящейся к закату поэзии, раздражают его, подумать только —какой рой ассоциаций вызывает имя «Марсенда», и, проходя мимо открытой дверидвести четвертого номера, видит там Лидию, она вытирает пыль, они беглопереглядываются, она улыбается, а он — нет, и через минуту, когда он уже будету себя в номере, раздастся легкий стук, воровато оглянувшись, войдет Лидия,спросит: Вы сердитесь? — а он отвечает сквозь зубы, сухо и неприязненно, потомучто не знает, как себя вести с ней при свете дня, она — горничная, и ее можнохлопнуть по заду, но он никогда не решится на такое, может быть, раньше это ибыло возможно, но не теперь, после того, как они уже стали близки и спали водной постели, и это как-то возвеличило — кого? ее? меня? нас обоих: Еслисмогу, приду сегодня, сказала Лидия, а он не ответил, неуместным показалось емуэто обещание, тем более, что совсем рядом будет девушка с парализованной рукой,в невинности своей не ведающая о ночных тайнах, творящихся в соседнем номере,но и не смог сказать: Не надо, не приходи, он, естественно, уже говорит ей«ты». Лидия вышла, а Рейс растянулся на диване, захотелось отдохнуть, давали себязнать три ночи любви после длительного воздержания, да и возраст сказывается,не удивительно, что глаза сами закрываются, и, чуть сдвинув брови, спрашиваетРикардо Рейс самого себя, не находя ответа, надо ли дать Лидии денег, купить ейпару чулок, что ли, колечко, или что там полагается дарить прислуге, и в данномслучае решение, взвесив все резоны «за» и «против», принять необходимо, этоведь не то, как он раздумывал, поцеловать ее в губы или нет, за него все былорешено обстоятельствами, силой, с позволения сказать, вещей, так называемымпламенем чувств, взметнувшимся столь высоко, что он и сам не знал, как же этотак получилось, что он целовал ее, как прекраснейшую женщину мира, но, можетбыть, и нынешний вопрос, когда сегодня ночью они окажутся в постели, решенбудет столь же просто: Мне хочется что-нибудь оставить тебе на память, а онавоспримет это как должное, ее, вполне вероятно, удивляет, что этого непроизошло до сих пор. Голоса, шаги в коридоре, Премного благодарен, сеньорнотариус, говорит Пимента, одна за другой закрылись двери двух номеров,приехали постояльцы. Рикардо Рейс продолжает лежать на диване, он уже почтизасыпал, но теперь таращит глаза в потолок, пытливым взглядом, как кончикомпальца, обводя трещины на штукатурке и представляя себе, что у него над головойраскрыта ладонь Господа Бога, и он гадает ему по руке — вот линия жизни, вотлиния сердца: первая вьется и длится, прерывается и возникает вновь, делаясьвсе тоньше и незаметней, а вторая как бы замурована в стене, и правая рука РикардоРейса, расслабленно свесившаяся с дивана, поднимается, раскрывается, показываяи линии собственной ладони, а два пятна на потолке похожи на чьи-то глаза, иоткуда нам знать, кто читает в нас, когда, отстранясь от себя самих, читаем мычью-то судьбу. Давно уже настал вечер, пришло время ужина, но Рикардо Рейс нехочет снова оказаться в ресторане первым: А если я пропущу ту минуту, когданотариус с дочерью выйдут из своих номеров, я ведь могу незаметно для себязадремать, я проснулся, сам не заметив, как уснул, мне казалось, что лишь намиг опустил ресницы, а проспал целую вечность. Он в тревоге приподнимается сдивана, смотрит на часы, уже половина девятого, и тут мужской голос в коридорепроизносит: Марсенда, я жду тебя, и слышно, как открывается дверь, доносятсяеще какие-то звуки, и вот удаляющиеся шаги, отзвучав, сменились тишиной.Рикардо Рейс спешит в ванную умыться и причесаться, седина на висках показаласьему сегодня особенно обильной и густой, наверно, мне уже пора пустить в ходкакие-нибудь средства для постепенного восстановления естественного цветаволос, ну, скажем, патентованную «Нимфу Мондего», чудо-снадобье, триумфсовременной алхимии, которое возвращает волосам их первоначальный цвет, или,если поставить перед ним такую задачу, способно и на большее, делая ихиссиня-черными, как вороново крыло, но утомительна сама мысль о том, чтопридется ежедневно рассматривать себя в зеркале, следить, не пробилась лиседина, не пора ли вновь прибегнуть к краске, а ведь ее надо в чем-то разводитьи как-то накладывать, свейте венок из роз и лоз виноградных, тем, пожалуй, иограничимся. Он переоделся, подумав — не забыть бы сказать Лидии, чтобывыгладила пиджак и брюки, и вышел, одолеваемый неприятным, неуместным ощущениемтого, что это распоряжение не прозвучит в его устах так нейтрально, как должно,когда исходит от естественно повелевающего к тому, кто столь же естественноповинуется, если, конечно, приказывать и подчиняться — это естественно, или,выражаясь яснее, что Лидия в этом вот, в нынешнем своем качестве раскалит утюг,разложит брюки на доске, сделает острую складку-стрелку, запустит левую руку врукав пиджака до самого плеча и, чтобы придать ему форму, сожмет там кулак, ивполне очевидно, что при этом не сможет отделаться от воспоминаний о теле, котороеэта одежда покрывала: Ах, если бы и мне быть там сегодня вечером — и водиночестве гладильной будет нервно постукивать утюгом, в этом костюме докторРейс пойдет в театр, вот бы и мне, вот дурища-то, кем ты себя возомнила, исотрет со щек две слезинки, но это завтрашние слезы, а пока Рикардо Рейсспускается по лестнице в ресторан, и он еще не успел попросить Лидию выгладитькостюм, и Лидия еще не знает, что будет плакать.