При разъезде Рикардо Рейс не стал уклоняться от новойвстречи. Спросил Марсенду, понравился ли ей спектакль, услышал, что третий актвзволновал ее до слез, заметил, что заметил это, получил от доктора Сампайо,как раз в эту минуту подозвавшего такси, любезное предложение подвезти, в том,разумеется, случае, если доктор Рейс тоже возвращается в отель — они с дочерьюс удовольствием составили бы ему компанию — поблагодарил, отказался ипопрощался: До завтра, доброй ночи, очень рад нашему знакомству — и автомобильтронулся. Рикардо Рейс, будь его воля, с удовольствием бы поехал с ними, нопонимает, что это было бы неправильно — все чувствовали бы себя неловко,принужденно, да и говорить не о чем, ибо найти новую тему для беседы нелегко,да еще возник бы деликатный вопрос рассадки: на заднем сидении троим неуместиться, доктор же Сампайо впереди не сядет, не оставит дочь с незнакомым, всущности, человеком, в полутьме, обладающей опасным свойством сближать людейпри полном отсутствии физического контакта: попадись ей двое — и бархатистымисвоими лапками она притянет друг к другу их самих, да заодно и их мысли,которые, оставаясь сокровенными, перестанут быть тайными; поместить жеприглашенного рядом с водителем, не позволяют приличия, ибо в этом случае он вконце пути невольно увидит, сколько там на счетчике, и почтет себя обязаннымрасплатиться, и совсем неловко получится, если по тайному умыслу или из-занеудобства позы промедлит он с доставанием бумажника, приглашающая же сторона,которая предложила его подвезти и вовсе даже не отказывается платить, сейчас жевоскликнет: Ни-ни-ни, и не думайте, водитель, не берите у него денег, я с вамирассчитаюсь, таксист же, в жизни которого подобные смехотворные эпизоды — нередкость, терпеливо будет ждать, чем разрешится этот тысячу раз слышанный спори кто из седоков окажется большим джентльменом. Короче говоря, Рикардо Рейснаправляется в отель пешком, завершены на сегодня досуги и труды, а ночь сыраяи холодная, хорошо хоть, дождя нет, приятно пройтись, вот он и проходит доконца всю улицу Аугуста, теперь пора свернуть на Террейро-до-Пасо, не торопясь,сойти туда, где тихо плещет о ступени ночная грязная вода — вскипев пеной, онавозвращается в лоно реки, чтобы тотчас прихльшуть назад той же самой и другой,и, хотя никого, кроме него, на берегу нет, но во тьму, на дрожащие огнипротивоположного берега, на стояночные огни судов, бросивших якоря посредиреки, смотрят и другие люди: помимо бесчисленного количества людей,воплощенных, если верить ему, в нем, в физическом, так сказать, смысле стоящему воды, незримо пребывают здесь и все те, кем бывал он всякий раз, как приходилсюда, те, кто помнит об этих приходах, даже если сам он об этом позабыл. Аглаза привыкли к темноте и видят теперь дальше, различая темно-пепельныеочертания военных кораблей, презревших безопасность доков: погодка, конечно,свежая, но не до такой степени, чтобы они ее не выдержали, да и потом риск —это профессиональная обязанность моряка. Вон те, что отсюда кажутся одинаковых размеров,это, наверно, эскадренные миноносцы, каждый носит название одной из нашихпортугальских рек, Рикардо Рейс слышавший скороговорку портового носильщика:вон «Тежо», что стоит на Тежо, вон «Воуга», а ближе всех — «Дан», не помнит ихвсех поименно: вот, стало быть, реки, что текут через деревню мою, несут воды вморе, а оно принимает в себя воды всех рек и в реки возвращает их, и нам быхотелось, конечно, чтобы вечен был этот круговорот, но ведь не бывать этому —веку ему отпущено не больше, чем солнцу, смертному, как и все мы, но славнаякончина уготована тем, кто умрет на последнем закате: раз уж не случилось имзастать первый день творенья, увидят последний день мироздания.

Погода не способствует философствованию — ноги озябли,полицейский остановился, пригляделся, но человек, созерцавший воду, был непохож на бродягу или бездомного, но, быть может, он задумал кинуться в реку,покончить с собой, и, ужаснувшись при одной мысли о том, сколько в этом случаебудет возни — поднимать тревогу, вылавливать его из воды, останавливатьслучайный автомобиль, грузить в него утопленника, — подошел полицейскийпоближе, хоть и сам еще не знал, что скажет, но надеялся, что одно егоприсутствие убедит потенциального самоубийцу отказаться от безумного намерения.Рикардо Рейс, слыша шаги за спиной, чувствуя под ногами стылый камень причала —надо бы купить башмаки на толстой подошве, да и вообще пора в гостиницу, покане схватил простуду — сказал: Добрый вечер, сержант, и страж порядка соблегчением спросил: Все в порядке? — да, разумеется, все в порядке, все так,как надо, что может быть естественней, чем прийти на край мола, пусть даже иночью, посмотреть на реку, на корабли, на Тежо, которая не течет по моейдеревне, ибо Тежо, которая по моей деревне течет, называется не Тежо, а Доуро,и именно поэтому не признаю я Тежо красивей реки, которая течет по моейдеревне. Успокоившись, полицейский двинулся в сторону Таможенной улицы,размышляя о странностях природы человеческой, о том, какие бывают на светечудаки — стоит глухой ночью, видом на реку любуется, делать ему нечего, походилбы с мое, по служебному долгу, не стал бы на улице околачиваться без дела.Рикардо Рейс зашагал по Арсенальной и минут через десять уже был в отеле. Дверьбыла еще не заперта, на площадке появился со связкой ключей Пимента, вгляделсяи удалился, не стал против обыкновения ждать, пока постоялец поднимется, иестественнейший вопрос «Почему бы это?» вселил в душу Рикардо Рейсабеспокойство: Может, он прознал про Лидию, когда-нибудь это обязательно всплывет,не может не обнаружиться, в гостинице стены — словно стеклянные, а Пимента тутднюет и ночует, знает все углы, я уверен, что он уже что-то заподозрил: Добрыйвечер, Пимента, с преувеличенной сердечностью приветствовал он коридорного, атот отвечал безо всякой враждебности, явно не тая камень за пазухой, и, получиву него из рук ключ от своего номера, Рикардо Рейс счел свои опасения вздором иуже зашагал по лестнице, но вдруг вернулся, достал из кармана бумажник:Возьмите, Пимента, это вам, и сунул ему кредитку в двадцать эскудо, а за что —не сказал, Пимента же не спросил.

В номерах нет света. Рикардо Рейс идет по коридору,осторожно ступая, чтобы не разбудить тех, кто уже спит, и на три секундыостановившись перед дверью Марсенды, шагает дальше. В номере сыро и холодно,почти так же, как у реки, и Рикардо Рейс зябко передергивает плечами, словновсе еще смотрит на бледные пятна кораблей и слышит зa спиной шаги полицейского,спрашивая, что произойдет, если на неизбежный вопрос он ответит: Нет, не в порядке,пусть даже ему нечего будет добавить к этому, разве что повторить: Не впорядке, но ведь, во-первых, неизвестно, чем именно нарушен порядок, а,во-вторых, вообще не о порядке речь. Подойдя к кровати, он увидел подпокрывалом какое-то вздутие и обнаружил между простынями бутылку и для верностиеще и дотронулся до нее — теплая, золотое сердце у этой Лидии, не забылаположить ему грелку в постель, ясно, что не все постояльцы удостаиваютсятакого, а сама, надо думать, сегодня не придет. Он лег, взял с ночного столикакнигу Герберта Ктоу, заскользил глазами по строчкам, не уделяя особенноговнимания тому, о чем читал: ему было уютно и тепло, бутылка согревала ноги, иголова работала как бы сама по себе, не вступая в осмысленную связь с внешниммиром, но от долгого чтения отяжелели веки. Он на секунду закрыл глаза, а когдавновь открыл, увидел перед собой Фернандо Пессоа — тот сидел в ногах кровати,словно врач, пришедший к пациенту, на бледном лице его было отчужденноевыражение, запечатленное на многих портретах, руки были сложены крест-накрестна правом бедре, шея немного вытянута. Рикардо Рейс отложил книгу, и онаоказалась между подушками: Не ждал вас в такое время, сказал он, учтивойулыбкой смягчая нетерпеливость тона и двусмысленность фразы: то и другое вместедолжно было бы значить: Сегодня я вполне бы обошелся без вашего посещения. Длятакого приема у него имелись уважительные причины, пусть и всего две:во-первых, ему хотелось говорить только о посещении театра и о том, что да кактам все было, но не с Фернандо же Пессоа толковать об этом, а, во-вторых, оченьможет быть, что сюда вскоре заглянет Лидия и, хотя номер не огласится ееистошным криком: Караул! Привидения! — но нельзя исключить вероятность того,что Фернандо Пессоа, невидимый и бесплотный для нее, не пожелает удалиться, аостанется, накрывшись своей время от времени и в зависимости от ситуацииснимаемой шапкой-невидимкой, оставшись же, станет свидетелем плотских утех,ничего невозможного — Бог, если он и впрямь Бог, то есть вездесущ, именно так ипоступает, и деваться от него решительно некуда, но к этому мы, слава Богу,приноровились. Рикардо Рейс воззвал к мужской солидарности: Беседа наша, ксожалению, будет непродолжительна, ко мне тут кое-кто должен зайти, и,согласитесь, будет неловко, если. Вы, я вижу, времени зря не теряете, всего тринедели как объявились, и вот — уже свидание. «Свидание», пожалуй, это слишкомсильно сказано, я жду горничную. Не могу поверить, дражайший Рейс, что такойвзыскательный ценитель прекрасного, вхожий на Олимп, свой человек у всехбогинь, собирается разделить ложе с горняшкой, с гостиничной прислугой, инеужели вы, со столь похвальным постоянством воспевавший только Лидий да Хлой,пленились ныне служанкой, признаюсь, я разочарован. Эту служанку как раз зовут Лидия,и я ею не пленился, я вообще не из тех, кто попадает в плен. Ах-ах-ах, сталобыть, пресловутая поэтическая справедливость все-таки существует: вы так упорнопризывали Лидию, и вот Лидия пришла, вам повезло больше, чем Камоэнсу, которомудля обладания Натерсией надо было придумать это имя, а дальше дело не пошло.Сюда придет всего лишь тезка той, о ком я сочинял оды. Неблагодарный! вам ли незнать, что представляла бы собой героиня ваших од, если бы подобный феноменсуществовал в реальности, какое возникло бы невообразимое сочетание чистейшейдуховности, смирения и мудрого молчания. В самом деле, это сомнительно. Стольже сомнительно, как и существование самого поэта, писавшего эти оды. Отчего же— вот он перед вами. Разрешите, любезнейший Рейс, я изъясню свои сомнения: явижу перед собой человека с детективом в руках, с грелкой у ног, лежащего вожидании служанки, которая согреет ему все прочие члены, не взыщите забезыскусную простоту языка, и подумайте сами, могу ли я поверить, будто это —тот самый, кто написал: «Отстранись, и на жизнь безмятежно взирай», любопытнобыло бы узнать, много ль увидит он с такого расстояния, и откуда он взирает нажизнь. Позвольте, не вы ли написали: «Поэт — лицедей несравнимый, когда онвыграется в роль»[21]? Признаюсь, это я написал, но иногда уста нашипроизносят откровения, дальнейшие пути которых нам самим неведомы, но это-тоеще полбеды, скверно, что я умер, не успев понять, поэт ли притворяетсячеловеком или человек — поэтом. Претворять в жизнь вымысел и притворяться — неодно и то же. Это — вопрос или утверждение? Вопрос. Разумеется, это — разныевещи, я притворялся другими, вы — самим собой, я лицедействовал, вы лицемерили,а если хотите постичь разницу, перечтите меня, а потом — себя. Боюсь, что отподобных разговоров у меня начнется бессонница. Ничего, вот придет ваша Лидия,она вас убаюкает, слышал я, что преданные хозяину служанки — очень ласковы. Взамечании вашем чудится мне досада. Весьма вероятно. Скажите мне еще вот что —я притворяюсь как поэт или как человек? Дружище Рейс, ваш случай — безнадежный,вы просто притворяетесь, притворяетесь самим собой, и это не имеет отношения ник поэту, ни к человеку. Стало быть, помочь мне нельзя? Это уже другой вопрос.Другой. Нельзя, ибо вы прежде всего сами не знаете, кто вы такой. Но вам-тоиногда удавалось это узнать? Я не в счет, потому что меня нет, но нетревожьтесь — в толкованиях и объяснениях недостатка не будет. А я, может быть,и в Португалию-то вернулся, чтобы узнать, кто я такой. Что за глупости, дорогоймой, что за ребячество, подобные озарения случаются только на пути в Дамаск[22], а мы — в Лиссабоне, не забывайте этого, отсюда