Свет в зале меркнет и гаснет, троекратный мольеровский стуквозвещает начало, представляю, как изумил он рыбаков и их жен, вообразивших,наверно, что слышат последние удары деревянным молотком перед спуском кораблясо стапеля, раздернулся занавес, и возникшая на сцене женщина зажигает плошку,еще ночь, а за кулисами послышался мужской голос, зовущий: Мане Зе! Мане Зе! —и спектакль пошел. Зал вздыхает, словно колышется, смеется — это когда в самомконце первого действия начинается на сцене перепалка и свара, а когдазажигается свет, видны становятся оживленные лица зрителей — добрый знак —раздаются и перелетают из ложи в ложу восклицания, и в первую минуту кажется,что действие переместилось туда: тот же говор, почти тот же, а лучше или хуже —зависит от того стандарта, с которым мы его сравниваем. Рикардо Рейс размышляетоб увиденном и услышанном и приходит к выводу, что имитация не может бытьпредметом искусства и что автор по вполне простительной слабости написал пьесуна местном диалекте — или на том воляпюке, который считал диалектом, — позабывпри этом, что реальность не переносит своего зеркального отображения,противится ему, и может быть заменена лишь какой-то иной реальностью, и тогдаони, столь отличные друг от друга, друг друга же и высветят поярче, прояснят иперечислят — реальность, как открытие, совершенное прежде, открытие, какреальность, идущая следом. На самом деле мысли Рикардо Рейса обо всем этом —еще путаней и сложней, да и немудрено: попробуйте-ка одновременно и размышлять,и рукоплескать, зал аплодирует, и он не отстает, захваченный общим чувством,ибо в конце-то концов спектакль ему нравится, если не считать, конечно, языка,так чудовищно звучащего в устах персонажей, и посматривает в ту сторону, гдесидит Марсенда: она не аплодирует, не может, но улыбается. Зрители поднимаютсясо своих мест — мы имеем в виду именно зрителей, ибо зрительницы-то как разпочти поголовно остаются сидеть — мужчинам надо размять ноги, удовлетворитьестественную надобность, выкурить сигарету или сигару, обменятьсявпечатлениями, приветствовать знакомых, людей посмотреть и себя показать вфойе, а те из них, кто не покидает зал, принадлежат к когорте женихов ипоклонников: они стоят в проходах, бросая окрест себя орлиные взоры, они-то иесть герои собственного, весьма драматического действа, актеры, играющие вантрактах, покуда актеры настоящие отдыхают в своих уборных от персонажей,которыми были и которыми вскоре станут, тоже, впрочем, лишь на известный срок.Поднимаясь, Рикардо Рейс успевает заметить, что встает и доктор Сампайо, аМарсенда качает головой, отказываясь от чего-то, она остается, и отец ласковогладит ее по плечу и удаляется по проходу. Рикардо Рейс, прибавив шагу,опережает его и оказывается в фойе раньше. Совсем скоро они встретятся лицом клицу, в толпе прогуливающихся и беседующих, где в густом табачном дыму слышатсяголоса: Как хороша сегодня Пальмира, Чересчур натуральны эти сети на сцене,Черт возьми, когда бабы схватились, мне показалось, что это всерьез, Просто выих не видели в жизни, а я бывал в Назаре — это сущие ведьмы, Но иногда ни словане понимаешь, Что же, правда жизни, там именно так и говорят — и Рикардо Рейс,лавируя между этими группками, проходит по фойе и прислушивается к отзывам таквнимательно, словно это он сочинил пьесу, но следит издали за перемещениямиСампайо, ибо ищет с ним встречи. И в какой-то миг понимает, что и нотариус егозаметил и движется к нему, и заговаривает первым: Добрый вечер, как вамспектакль? — и, сочтя, что не стоит разыгрывать удивление и произносить что-товроде «Какое забавное совпадение!», здоровается и отвечает, что как же, большоеудовольствие, и добавляет: Мы, кстати, живем с вами в одном отеле, но все равноследует представиться: Меня зовут Рикардо Рейс — и замолкает, не зная, следуетли добавить: Я — врач, долго жил в Рио-де-Жанейро, в Лиссабоне всего месяц,доктор же Сампайо, услышав, разумеется, лишь то, что было произнесено,понимающе улыбается, как бы говоря: Знали бы вы Сальвадора так же давно, как яего знаю, не сомневались бы, что он мне о вас рассказывал, мне же в силудавнего знакомства не приходится сомневаться, что он вам рассказывал обо мне имоей дочери, а уж нам и подавно не приходится сомневаться в профессиональнойпроницательности нотариуса Сампайо, так давно занимающегося своим ремеслом.Будем считать, что нас представили друг другу, сказал Рикардо Рейс, Вполне,отвечал Сампайо, после чего завязался приличествующий случаю разговор о пьесе,о спектакле, об актерах, и собеседники обращались друг к другу с чопорнойучтивостью — доктор Рейс, доктор Сампайо — существовало между ними такоесчастливое равенство, хотя бы в званиях, но вот звонок возвестил конецантракта, они направились в зал и произнеся: До скорого свидания, заняли своиместа. Рикардо Рейс уселся первым, глядя на недавнего собеседника, и видел, какон что-то сказал дочери, а та с улыбкой обернулась, и он улыбнулся в ответ,действие второе.

А во втором антракте они встретились вновь, но теперь ужевтроем. И, хоть все уже знали, кто есть кто, откуда приехал и где живет, произошлацеремония представления: Рикардо Рейс, Марсенда Сампайо, без этого нельзя, иоба ждали этой минуты, обменялись рукопожатием, правой рукой пожали правую, илевая рука доктора оставалась неподвижной, будто старалась не привлекать к себевнимания и вообще притвориться, будто ее вообще не существует. Глаза Марсендыблестят — без сомнения, ее растрогали печали Марии-рыбачки, если, конечно, небыло в ее собственной жизни такого, что заставляет с особым чувством ловитькаждое слово финального монолога: Матерь Божия, если есть ад, если после всехвыплаканных мною слез суждено мне еще попасть в ад, не может он быть хужеэтого, сказала бы она своим коимбрским выговором, ибо от произношения неменяется смысл произносимого, да и словами едва ли возможно передать то, чточувствуешь: Я прекрасно понимаю, почему неподвижна твоя левая рука, о, соседмой по отелю «Браганса», человек, вызывающий мое любопытство, это я зову тебясвоей левой рукой, и не спрашивай, зачем я это делаю, ибо я и себя самое еще неуспела об этом спросить, а уже позвала, но когда-нибудь узнаю, что означало этонесделанное движение, узнаю, а, быть может, и нет, а ты сейчас вежливоотойдешь, чтобы не показаться нескромным, назойливым, настырным, что ж, иди, язнаю, где тебя найти, и ты знаешь, где найти меня, ибо здесь ты оказался неслучайно. Рикардо Рейс не остался в фойе, а стал бродить по коридорам, желаяпоближе разглядеть рыбаков, но раздался звонок, этот антракт был короче, акогда вошел в зал, уже медленно гасли огни. На протяжении всего третьего актапоровну делил свое внимание между сценой и Марсендой. Она ни разу неоглянулась, но иногда слегка меняла положение тела, и тогда приоткрывался едвазаметно кусочек повернутой в профиль щеки, или правой рукой поправляла волосыслева, причем так медленно, словно делала это с неким умыслом, а с каким,хотелось бы знать? что нужно этой барышне, кто она — даже то, чем она кажется,кажется то таким, то этаким и всякий раз — разным? Рикардо Рейс видел, как онаутирала слезы: это было после того, как Лианор призналась, что похитила ключ откладовой со спасательными жилетами, чтобы Лавагант погиб, а Мария и Роза — однаначала, другая подхватила — сказали, что это — от любви, а любовь, когда неможет осуществить свои цели, принимается пожирать себя, и тут зажегся в залесвет, загремели аплодисменты, а Марсенда еще утирала слезы, на этот разплаточком, да и не она одна, много в партере оказалось в этот миг заплаканныхулыбающихся женщин — чувствительно сердце женское — актеры же стали выходить напоклоны и аплодировать, вытягивая руки по направлению к ложам бенуара, гдесидели истинные герои этой истории о море и страсти, и публика сталаповорачиваться к ним, разглядывая уже без стеснения — вот оно, причащениеискусством — и рукоплеща отважным рыбакам и их мужественным женам, и дажеРикардо Рейс похлопал в ладоши, здесь, в театре он имел случай наблюдать, каклегко понимают друг друга представители различных классов и родов деятельности,богач, бедняк и человек среднего достатка получили редкую возможность усвоитьурок братства, а теперь вызываем рыбаков на сцену, и снова захлопали сиденьякресел, спектакль продолжается, садитесь, садитесь, настает кульминационныймомент! Боже, какая радость, какое ликование поднимается в душе, как поет онапри виде рыбацкого сословия, шагающего по центральному проходу, поднимающегосяна просцениум: вот они поют свои народные песни, вот танцуют народные танцы,стоя вперемежку с артистами, сегодняшний вечер войдет в анналы Дома Гарретта,старшина артели обнимает актера Роблеса Монтейро, самая старая из женщинзапечатлела поцелуй на щеке актрисы Пальмиры Бастос, и все говорят разом, икаждый — на своем наречии, но от того понимают друг друга не хуже, и сноватанцы, и снова песни, и молоденькие актриски повторяют замысловатые па, зрителисмеются и рукоплещут, а капельдинеры мягко начинают теснить нас к выходам, ибона сцене намечается банкет, совместное пиршество действующих лиц иисполнителей, хлопнули пробки, запенилось шипучее, от которого щиплет в носу иголова идет кругом у непривычных женщин из Назаре — потому они и хохочут такбезудержно. Завтра, перед тем, как тронутся в обратный путь арендованныеавтобусы, рыбаки в присутствии журналистов и фотографов и руководителейкорпораций крикнут «ура!» Новому Государству и отчизне, и нет у нас полнойуверенности, что сделают они это по условиям договора — может статься, что и повлечению души, до самой своей глубины тронутой обещанием выстроить новый истоль вожделенный причал, и если Париж стоит мессы, то двукратное ура будетспоспешествовать спасению на водах.