– Вчера мы беседовали с Клавдией Антоновной, – сказалДронго, – мне кажется, она очень здраво мыслит. У нас уже есть некоторыенаметки, но мы хотели бы побеседовать с вашими пациентами.

– Если они захотят, – напомнил Федор Николаевич. – Незабывайте, что у нас не совсем обычная больница и тем более не совсем обычныепациенты. Они могут отказаться, это их право, и никто не может их неволить.

– Не сомневаюсь. Но я надеюсь, что многие согласятсяпобеседовать со мной. В конце концов, просто интересно разговаривать счеловеком, приехавшим из далекой Башкирии, – сказал он в расчете на водителя.

Степанцев благожелательно кивнул в знак согласия.

На переезде их задержали больше обычного, и в хоспис ониприбыли, когда на часах было уже десять минут одиннадцатого. В дверях стоялаСветлана Тимофеевна словно живой укор опоздавшему главному врачу. Увидев, какиз его машины выходят вчерашние «врачи из Башкирии», она просто повернулась ипошла к себе, даже не здороваясь. Ей уже рассказали, что таинственныекомандированные пробыли в хосписе до девяти часов вечера и уехали вместе сглавным врачом. Причем санитарки шепотом передавали, что никакие это не «врачииз Башкирии», а следователи из Санкт-Петербурга, которые должны проверитьработу хосписа и непонятную задержку с выдачей тела умершей Боровковой.Некоторые даже намекали, что та умерла и не своей смертью. Светлана Тимофеевнабыла оскорблена в своих лучших чувствах. Из-за этих людей она вчера осталась наработе, задержала на целый час машину мужа, принимала их как самых почетныхгостей – а оказалось, что они просто посмеялись над ней и обманули ее! Гневженщины был направлен даже не столько против них, сколько против главноговрача, посмевшего так унизить и обмануть своего заместителя. Она несомневалась, что именно он подстроил эту «ловушку» с гостями, и с утранакричала на не спавшего всю ночь Мокрушкина, который выдал ей столь невернуюинформацию.

Правда, тот же Мокрушкин заявил, что эти люди никакие неврачи, а настоящие следователи, которых интересуют все подробности смертиГенриетты Андреевны. И тогда Светлана Тимофеевна задумалась. Может, главныйврач решил таким образом отыграться? Пригласил следователей, чтобы обвинить еев непреднамеренном убийстве Боровковой, которая могла умереть от разрыва сердцав результате систематических скандалов со своей соседкой по палате. А обвинитьв подобном могли именно ее, Светлану Клинкевич. Поэтому она не стала дажездороваться с этими непонятными людьми, уйдя в свой кабинет.

Степанцев поднялся к себе вместе с Дронго и Вейдеманисом исозвал всех врачей и санитарок на ежедневную летучку. Врачи собирались у него вкабинете. Кроме Клавдии Антоновны и Регины, дежуривших ночью, а такжеМокрушкина, который сдал свое дежурство в девять утра, доложив о смертиИдрисовой, все остальные были на месте. Тринадцать врачей и санитарок собралисьза длинным столом. Дронго и Вейдеманис сидели в его конце. Врачи и санитарки,увидев посторонних, начали шушукаться.

Последней явилась Светлана Клинкевич. Щеки у нее былипунцовыми, но она вошла в кабинет, твердо стуча своими высокими каблуками. И,коротко поздоровавшись, прошла на свое место, по правую руку от главного, имолча опустилась на стул.

– Начнем, – предложил Степанцев, – прошу всех встать ипочтить память умершей сегодня ночью Санубар Идрисовой.

Все молча поднялись. Простояли секунд двадцать.

– Спасибо, – сказал Степанцев, – теперь можем садиться. Хочупредставить вам двух наших… коллег из Башкирии. Господа Хабибулин и Вейдеманис.Сегодня и завтра они будут с нами. Теперь насчет Идрисовой. Мокрушкин сообщилнам, что у нее вчера вечером остановилось сердце. Я как раз успел вернутьсясюда после совещания и сам осмотрел ее. Родственникам уже сообщили, СуренАрамович?

– Они приедут к двум часам дня, – сообщил Мирзоян. Это былмужчина лет пятидесяти, в больших роговых очках, с резкими, запоминающимисячертами лица, немного выпученными глазами, крупным носом и копной седых волос.

– Нужно будет все оформить до того, как они приедут, –напомнил Степанцев, – чтобы они не ждали.

– Тело не будем отправлять в морг на вскрытие? – уточнилМирзоян.

При этом вопросе Клинкевич демонстративно повернулась и вупор посмотрела на главного врача.

– Думаю, что такой необходимости нет, – решил ФедорНиколаевич.

– Правильно, – сказал Мирзоян, – они ведь мусульмане. У нихне принято трогать тело после смерти. Они всегда просят не проводить вскрытия.

– Откуда вы знаете? – не выдержала Светлана Тимофеевна. –Вы, по-моему, армянин, а не мусульманин.

– Я бакинский армянин, – мягко ответил Сурен Арамович, – ипервые тридцать пять лет своей жизни жил в Баку, который покинул послеизвестных всем событий в Карабахе. Но традиции мусульман и их обычаи мне хорошоизвестны. Они будут категорически против вскрытия. Вообще у мусульман, как и уевреев, принято хоронить человека в день смерти. Еще до заката тело должно бытьпредано земле.

– Непонятный обычай, – снова не выдержала СветланаТимофеевна. – Они так торопятся избавиться от своих покойников?

– Нет. Этот обычай связан с теми местами, где зародилисьиудаизм и ислам, – пояснил Мирзоян, – жаркие пустыни. Там нельзя долгооставлять тела умерших. Они начнут быстро разлагаться и вызывать ужасныеболезни.

– Вы у нас эрудит, – кивнула Клинкевич, – спасибо, чтопояснили.

– Значит, подготовьте все документы, – мрачно попросилСтепанцев. – Что у нас еще?

– Радомиру Бажичу сегодня опять было плохо. Где-то послечетырех утра, – сообщила другая женщина-врач. У нее было немного вытянутоелицо, собранные под шапочкой русые волосы, светлые глаза.

– Людмила Гавриловна, – обратился к ней Степанцев, – что высоветуете? Его приступы начали учащаться.

– Нужно переводить его в реанимацию, – вздохнула Суржикова,– в любой момент он может окончательно потерять сознание. Кажется, он эточувствует. Боли усиливаются, и постепенно больные клетки теснят здоровые. Кактолько процесс затронет лобные доли мозга, все будет кончено. Он потеряет своюиндивидуальность.

Она сказала это довольно бесстрастным голосом, как говорятврачи о своих больных, но было заметно, что она волнуется.

– Что-то не так? – спросил Степанцев. Он тоже почувствовалее волнение.

– Не знаю. Не хочу говорить, – она снова тяжело вздохнула, –вчера днем я с ним разговаривала. Он понимает, что у него остались последниедни, возможно, часы. Только спросил меня, верю ли я в Бога. Я сказала, что вНиколаевске есть православный священник, мы можем позвать его, если он хочетисповедаться. Можно пригласить даже католического священника изСанкт-Петербурга, если он католик, но Радомир перебил меня и снова спросил,верю ли я в Бога. Я честно призналась, что я агностик. И тогда он спросил меня:зачем Богу нужно было создавать его, чтобы убить в столь молодом возрасте? Длячего нужна такая жестокость и такое непонятное применение сил? Или его примердолжен послужить кому-то наглядным уроком?