С тех пор Катерина всегда приходила с ним к дяде Грише икартошку приносила, и Кольцов перестал мучиться оттого, что никак не можетрасплатиться.

Тимофей Ильич вспомнил все это в одну секунду и в очереднойраз жарко поклялся себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах его дети неостанутся без него. Он твердо об этом знал, как будто посоветовался с богом итот шепнул Тимофею на ухо нечто ободряющее и утешающее: ничего, обойдется.

— Тимка, ты что? — спросила рядом жена, которая всегдакак-то умудрялась почувствовать его состояние. — Ты что? Тебе плохо?

— Мне хорошо, — громко сказал Тимофей Ильич.

Специально так громко, чтобы громкость она слышала, а большеничего не слышала. — Значит, так. Мы едем на эту самую тусовку, куда нас кучервезет. Будем там столько, сколько мне нужно, чтобы с Астаховым поговорить.Потом едем домой и… сидим с детьми. Поняла?

— Поняла, — согласилась Катерина. — Что ж тут непонятного?Тим, а Воздвиженский Аркадий, большой русский писатель, на той даче под Киевомбудет? Ну, с которым ты все хотел познакомиться! Или мне как-то по-другомуорганизовать ваше с ним рандеву?

— Да наплевать мне, как ты все организуешь! Мы чего, тамжить, что ли, собираемся, на даче этой?! Приедем, уедем, и все дела!

— Нет, не все. Тебе же с Головко придется какие-то долгиеразговоры вести, правильно я понимаю?

Тимофей присел на стол, взял ее кружку и отпил из нее. Накраю остался след от губной помады, а помаду он терпеть не мог, особенно наКатьке. Впрочем, на кружке она ему тоже не особенно нравилась. Пальцем он стеррозовый след и еще отпил.

— Кать, какие там у меня с Головко могут быть долгие разговоры?!Все разговоры с ним Абдрашидзе будет вести. — Так звали его первого зама. — Амне-то что? Я ему денег дам, и он знает, что дам. Он меня должен клятвеннозаверить, что деньги не пропьет-прогуляет, а вложит в предвыборную борьбу. Чтоон на мои деньги победит, а как иначе-то? Ну, а как победит, так, значит, мы сним бывшую братскую республику поровну поделим. Ему, значит, меньшую половину,а мне большую!

— Зачем тебе большая половина бывшей братской республики,Тим?

— Да пригодится на что-нибудь, — сказал ее муж совершенносерьезно. Подумал и добавил: — Буду из нее Европу делать. В Евросоюз отдам,экономику… того… налажу. Работать всех заставлю. Ну, курорты какие-нибудьоткрою. Чего там у них, в смысле курортов?

— В смысле курортов у них там Крым, Тимофей.

— Ну, хоть Крым. Дыра, конечно, но при желании и грамотномподходе можно этот самый Крым в черноморское побережье Турции переделать. Даони хорошие ребята, хохлы-то! Их только надо повернуть правильно, они ипотянут, и вытянут! Что же все на самотек пускать!

Катерина смотрела на него во все глаза. Ну никак она немогла привыкнуть к своему мужу и его имперским амбициям. И до сих пор иногда незнала, когда он шутит, а когда говорит серьезно.

— Если на самотек пустить, они, пожалуй, выберут… бандюка,который догадается водки на всех поставить! Будет вторая Белоруссия. Двакольца, два конца, а посередине гвоздик! Два болота, три уезда, а посерединебатька!

— Да тебе-то что за дело до этого, Тимыч!?

— А мне такое дело, что я в Европе хочу жить.

— Да ты со своими миллионами уже на Луне можешь жить!

— Да пошла она, Луна эта!

И они посмотрели друг на друга.

— Я тебя люблю, — сказала Катерина. Подошла, оперлась рукамио его колени и заглянула ему в глаза.

— И я тебя люблю, — признался Тимофей Ильич. — Давай, может,Мишку с собой возьмем в Киев-то? Что, блин, мы не видимся совсем!

Мишке недавно стукнуло девять, а Машке семь.

— Легко! — весело согласилась Катерина. — И давай, иди уже,у меня работы полно!

Они еще раз поцеловались, потом подумали и поцеловались ещераз, и потом еще, самый последний раз.

Он ушел было, но из-за двери вернулся.

Возле ксерокса в большой комнате, где размещались основныесилы его пресс-службы, маячила давешняя длинноволосая симпапуля.

Хорошо, что он ее увидел.

— Кать, — сказал Тимофей Ильич громко, на весь отдел, и всезамерли, прислушиваясь, и охранник вывалился из-за шкафа, где он как пить датькофей кушал, поджидая, пока шеф кончит амурничать с супругой. — Кать, ты новыхсотрудников инструктируешь, когда на работу берешь?

Его жена в дверях молчала и смотрела выжидательно.

— Ты их, Кать, инструктируй, а? Я в университетах не училсяи антимоний никаких не понимаю! Я если вижу, что штатная единица без делаболтается, на лестнице курит и глазки напропалую строит, я ведь ее в два счетауволю и с отделом кадров консультироваться не стану! Ты, Катя, доведи это досведения общественности, лады?

Симпапуля возле ксерокса стояла вся красная.

— Хорошо, — обреченно сказала Катя. — Доведу.

Придется теперь бедную девочку валерианой отпаивать!

— Я пошел, — объявил олигарх и на самом деле пошел.

За ним пристроился охранник.

В комнате все молчали.

— Катерина Дмитриевна, — пропищала секретарша, — вам стелевидения звонят. Говорят, из какого-то ток-шоу. Будете разговаривать?

Катерина ни за что не взяла бы трубку, если бы голова у неене была занята Тимофеем, дачей Мирославы Цуганг-Степченко, превращением Украиныв Европу и, напротив, непревращением ее в Белоруссию, оскорблением, которое еемуж только что нанес молодой сотруднице, и поэтому трубку она взяла.

— Да!

— Не ездила бы ты в Киев, — шепнула трубка трудноопределимымголосом. — Там свои законы.

— Что? — помолчав, переспросила Катерина.

— Неровен час в гробу придется в Москву везти твоегоКольцова.

***

Дмитрий Родионов среди ночи вдруг вспомнил: он забыл что-тонапомнить Маше Вепренцевой.

Только вот что?…

После кофе, красного вина, щебетания с подругой, котораячестно пыталась увлечь его рассказами о своей жизни или самой увлечьсярассказами о жизни писателя Аркадия Воздвиженского, все как-то в его головезатуманилось.

Аркадий Воздвиженский о своей жизни ничего не рассказывал,томно покуривал и говорил, что устал, хотя Люда очень-очень настойчивовыспрашивала его о «жизни знаменитостей», в которую Аркадий был ввергнут в силутого, что и сам знаменитость.