Докучливая слякоть и вынужденное бездействие вконециспортили нам настроение и вызвали разные черные мысли. Особенно у ведьмака.Геральт уже давно подсчитывал дни, отделяющие его от Цири – а каждый день,проведенный не в пути, отдалял его – как он думал – от девушки все дальше.Теперь, в мокром лозняке, на холоде, под дождем, ведьмак с каждой минутойстановился все угрюмее и злее. Было заметно, что он сильно хромает, а когда емуказалось, что никто его не видит и не слышит, он ругался и шипел от боли.Надобно тебе знать, милый читатель, что Геральту поломали кости во время мятежачародеев на острове Танедд. Фрактуры срастились и вылечились магическими стараниямидриад из леса Брокилон, но докучать, видимо, не перестали. Поэтому ведьмакиспытывал и телесные, и душевные страдания, и злым из-за этого был как хрен суксусом. Не подступись.

И вновь его начали преследовать сны. Девятого сентябряутром, когда он спал после ночного бдения, он поразил всех, с криком сорвавшисьс лежанки и схватившись за меч. Это походило на амок, но, к счастью, прошломоментально.

Он отошел в сторону, вскоре вернулся с угрюмой миной исообщил ни много ни мало, что немедленно распускает дружину и дальше отправитсяодин, поскольку там где-то творятся чудовищные вещи, что время торопит, чтостановится опасно, а он ни в какую не хочет подвергать опасности никого и ни закого не желает нести ответственности. Он болтал и резонерствовал так нудно итак неубедительно, что никому не хотелось с ним спорить. Даже обычно терпеливыйвампир отошел в сторонку, пожав плечами, Мильва сплюнула, Кагыр сухо напомнил,что отвечает за себя сам, а что до риска, так не для того он носит меч, чтобытот оттягивал ему пояс. Однако потом все разом замолкли и многозначительноуставились на нижеподписавшегося, несомненно, полагая, что я воспользуюсьоказией и вернусь домой. Вероятно, нет нужды добавлять, что разочарование ихтрудно поддается описанию.

Однако обстоятельства заставили нас прервать «передышку» иподтолкнули к смелому действию – форсировать Яругу. Признаюсь, такоемероприятие меня обеспокоило, поскольку план предполагал ночную переправувплавь, осуществляемую, цитирую Мильву и Кагыра, «на конских хвостах». Дажеесли это была метафора – подозреваю, что отнюдь нет, – я как-то непредставлял себе во время такой переправы ни себя, ни моего рысака Пегаса, нахвосте которого зиждились все мои надежды на удачный исход операции. Плавание,говоря осторожно, не было и не стало моей сильной стороной. Плавание же «наконском хвосте» – и подавно. Если б Матерь Природа хотела, чтобы я плавал, то входе акта творения и процесса эволюции она не упустила бы случая снабдить меняхотя бы перепонками между пальцами. Не говоря уж о Пегасе.

Мои треволнения оказались напрасными – по крайней мерекасательно плавания на конском хвосте. Мы переправились совсем другим образом.Кто знает, не еще ли более безумным и, сказать по правде, совсем уж нахальным –по восстановленному мосту в Красной Биндюге, под самым носом у нильфгаардскихпостов и патрулей. Предприятие, как выяснилось, только на первый взглядказалось диким лихачеством и смертельным риском, в действительности же прошлокак по маслу. После того как проследовали линейные подразделения, по мосту тудаи обратно принялись сновать обоз за обозом, экипаж за экипажем, стадо застадом, толпы самого различного, в том числе и цивильного сброда, средикоторого наша компания не выделялась совершенно ничем и никому в глаза небросалась. Таким образом, десятого дня сентября месяца все мы перебрались налевый берег Яруги, только один раз окликнутые стражей, которой Кагыр, грознонасупившись, гневно буркнул что-то об императорской службе, подтвердивсказанное классической армейской и всегда эффективной «куррва ваша мать».Прежде чем кто-либо успел нами заинтересоваться еще, мы уже были на левомберегу реки, в глубине зареченских лесов, потому что здесь был только одинтракт, и тот – на юг, а нам не подходили ни направление, ни обилие путающихсятам нильфгаардцев.

На первой же ночевке в лесах Заречья меня тоже посетилдивный сон – однако в отличие от Геральта мне приснилась не Цири, а чародейкаЙеннифэр. Как обычно вся в черном и белом, она витала в воздухе над угрюмымгорным замком, а снизу другие чародейки грозили ей кулаками и всяческипоносили. Йеннифэр взмахнула длинными черными рукавами платья и чернымальбатросом улетела к бесконечному морю прямо навстречу восходящему солнцу. Сэтого момента сон обратился в кошмар. После пробуждения детали стерлись,остались нечеткие, мало осмысленные картинки, но были и картины жуткие:истязания, крик, боль, страх, смерть… Одним словом…

Я не стал рассказывать Геральту о своем сне. Слова немолвил. И, как выяснилось позже, правильно поступил.

– Йеннифэр ее звали! Йеннифэр из Венгерберга. Ипрезнаменитейшая была чародейка! Чтоб мне рассвета не дождаться, ежели лжу.

Трисс Меригольд вздрогнула, повернулась, пытаясь пробитьвзглядом толпу и сизый дым, плотно заполнявший главный зал таверны. Наконецвстала из-за стола, с легким сожалением оставив филе из морского языка санчоусовым маслицем. Местное фирменное блюдо и первейший деликатес. Однако потавернам и постоялым дворам Бреммервоорда она шаталась не для того, чтобыпоглощать деликатесы, а ради сбора информации. Кроме того, ей надо было следитьза фигурой.

Круг людей, в который предстояло втиснуться, был уже плотени густ – в Бреммервоорде люди обожали рассказы и не упускали ни однойвозможности послушать новый. А многочисленные моряки никогда не разочаровывали,всегда могли позабавить новым и свежим репертуаром морских басен и баек. Ясноедело, в основном матросским, но ведь это не имело ни малейшего значения.Рассказ есть рассказ. У него свои законы.

Рассказчица, занимавшая публику сейчас и упомянувшаяЙеннифэр, была рыбачкой с Островов Скеллиге – полная, ширококостная, короткоостриженная, одетая, как и ее четыре спутницы, в вытертый до блеска камзол изнарвальей кожи.

– Случилось это в девятнадцатый день сентября месяца,наутро после второй ночи полнолуния, – излагала островитянка, отхлебываяпиво из солидных размеров кубка.

Ее рука, как заметила Трисс, была цвета старого кирпича, аобнаженные, узловатые мускулистые предплечья – никак не меньше двадцати дюймовв обхвате. У Трисс было двадцать два в талии.

– Рано-ранешенько, – продолжала рыбачка, водяглазами по лицам слушателей, – вышел наш баркас в море, на зунд промеж АнСкеллиг и Спикероогой, на устричную отмель, где обнаковенно мы лососевыепереметы ставим. Шибко спешили, потому как на шторм нагоняло, небо сильнотемнело с заходу. Надо было поживше выбрать лосося с сетей, иначе, сам знаешь,в сетях только морды помятые остаются, пооборванные, и весь улов идет псу подхвост.