— Откуда мне знать? О вашем брате мне ничего неизвестно. Альку я видела во вторник, поздно вечером, и с той поры она словнопрячется…

— Прячется? — переспросил он, а я пожала плечами:

— Вы меня извините, но помочь я вам не могу: простоничего не знаю.

Я поднялась, демонстрируя, что разговор окончен. Мы ужеподошли к двери. Блондин сказал:

— Что ж… извините. Если она вдруг появится. — Онторопливо извлек визитку из кармана и сунул мне в руку. — Я вас оченьпрошу… у нас мама больна… не представляю, как я ей скажу…

Я закрыла за ним дверь и заревела. У Сережи есть мама, естьбрат, и они его ждут, беспокоятся о нем, как я о своей Альке, а я вру людям, даеще при этом в глаза им смотрю… А может, все ему рассказать, про убийство тоесть? В частном порядке? Он мент и вроде бы человек неглупый, по крайней мере,впечатление произвел хорошее, кому и разбираться с такими историями, как нементу? И Альку бы, глядишь, отыскали. Ага… Разберется он и до пакетикадокопается. И что тогда? А если меня укокошат, то и пакетик мне без надобности…Сильно расстроившись, я оделась, решив прогуляться. На ходу думается лучше,авось и придет в голову что-нибудь путное.

Как видно, я здорово задумалась, потому что в противномслучае никогда бы сюда не пришла. Я имею в виду Самсонову гору. Находится онанедалеко от центра, в исторической зоне, к ней ведет аллея высоченных берез,место красивое, но глухое. Вблизи ни одного дома, аллея обрывается на вершинегоры, слева, за железной оградой, опытная станция юннатов: огромный сад истеклянные крыши теплиц, впереди и справа обрыв, далеко внизу частные дома скорявыми заборами. С вершины открывается прекрасный вид на реку и старую частьгорода. Я это место очень любила, считала своим — наверное, оттого и забрела попривычке, сама не знаю как.

Я стояла, смотрела на ленту реки, уходящую за горизонт, ивдруг испугалась, сама не знаю чего. Холод прошел по спине, я торопливоогляделась: аллея пуста, вокруг ни души. «Надо выбираться к людям», —решила я, взглянула напоследок на золотые купола церквей, в этот момент вкустах сирени сбоку хрустнули ветки и что-то со страшной силой ударило меня вспину. Не удержавшись на ногах, я полетела вниз.

Спасла меня сумка и, конечно, торчащий из земли пень. Мояголова его благополучно миновала, а вот длинная ручка сумки зацепилась за него.Сумку я держала намертво. Я дернулась всем телом и затихла в какой-тонемыслимой позе, решив, что руки у меня вырвало с корнем. Руки оказались целы,но сил держаться явно не было, придется мне лететь дальше, и неизвестно, где яприземлюсь, а что, если на какую-нибудь доску с торчащим в ней гвоздем? Этамысль придала мне силы. Я попыталась подтянуться и встать на крутом склоне наколени, а еще я заорала. Честно скажу: очень громко.

Вверху послышались шаги, торопливые, я порадовалась, чтокто-то меня услышал, с трудом подняла голову и увидела утреннего блондина. Онстоял на краю обрыва и смотрел на меня вроде бы с недоумением. Потом сообразил,что, если ручка сумки оборвется или я расцеплю пальцы, кувыркаться по крутомусклону мне придется очень долго. Блондин чертыхнулся, потом попробовалспуститься вниз: боком, скользя и хватаясь руками за что ни попадя. Такимобразом он добрался до меня. Я, обрадовавшись чудесно появившемуся спасителю,попробовала приподняться.

— Давайте руку, — сказал он, я протянула левую,правой продолжая держаться за сумку, блондин попытался развернуться, ноги егососкользнули, он упал и едва не уволок меня следом, но тоже ухватился за моюсумку. Мы лежали в отличном кусте крапивы, смотрели друг на друга и гадали, чтоделать дальше. — Потерпите, сейчас выберемся, — заявил он. Ему,конечно, досталось меньше, чем мне: по склону кубарем он не летел, в крапивележал в джинсах, а я, по случаю жаркого дня, в коротком сарафане и ужеготовилась умереть от невыносимого зуда в конечностях.

— Я больше не могу, — честно сказала я,попробовала посмотреть вниз: что меня там ожидает при падении, но ничегоуглядеть не смогла, как шею ни выворачивала.

Между тем блондин подтянулся (при этом в сумке что-то жуткозатрещало) и вцепился руками в пень, после чего ухватил меня за руки и подтянулк себе. Я смогла передохнуть, затем мы взяли левее, почти ползком достигликустов и выпрямились. Здесь склон был более пологим, но все равно пришлосьпомучиться, пока удалось выбраться наверх. Времени это заняло достаточно, яуспела прийти в себя и начала волноваться. Хорошо я, должно быть, выгляжу: вгрязном сарафане, с красными пупырышками от крапивы на ногах, да и карабкаласья наверх без особого изящества. Надо же, так не повезло. То есть, конечно,повезло, что он здесь оказался и меня вытащил, но все-таки спасенные героинитак не выглядят.

— Как вы себя чувствуете? — спросил блондин,отряхиваясь.

— Отвратительно, — сказала я и добавила: —Спасибо. Не знаю, что бы я без вас делала… простите, я забыла ваше имя.

— Михаил.

— Спасибо, Михаил.

— Как вас угораздило свалиться?

Тут я задумалась, говорить ему правду или нет? Если сказать,он непременно привяжется, с какой стати меня хотели убить (в том, чтоубить, — я не сомневалась) и, между прочим, уже второй раз за сутки. Авдруг это он меня и толкнул, чтобы потом спасти и выглядеть героем? Есть такиехитрецы.

— Меня кто-то толкнул, — ответила я, подозрительноглядя на него.

— Я шел за вами, на аллее никого не встретил, —произнес он с сомнением и тут же добавил: — Хотя покушавшийся имел возможностьуйти вон там, по тропинке…

Михаил глянул вниз, покачал головой и заявил:

— Вы могли разбиться.

— Конечно, — бог знает на кого рассердилась я.

— Здорово ушиблись?

— Как будто нет. — Я пожала плечами.

— Давайте, я отвезу вас домой, — предложилон. — Я на машине.

Идти через весь город в таком расчудесном виде, безусловно,нельзя, и предложение я приняла, хотя и чувствовала, что Михаил хитрит и готовоказать мне услугу не только из сострадания. «Я соглашусь, и он замучает менявопросами», — хмуро решила я, но к машине пошла. Только мы тронулись сместа, Михаил посмотрел на меня очень серьезно и сказал:

— Вы что-то знаете.

Ну вот, пожалуйста, мало мне Витьки.

— О чем? — поинтересовалась я.

— О моем брате.

— Я вам уже все рассказала…