произошло в 1994 году в Руанде и было показано в прямом эфире новостного канала CNN. Мирный процесс на Ближнем Востоке, инициированный, казалось, договором в Осло, подписанным среди прочих Ицхаком Рабином и Ясиром Арафатом, рухнул, не успев начаться, из-за фанатизма израильских поселенцев, не пожелавших поступиться ни пядью библейской земли, и пыла хамасовцев, бившихся за каждый сантиметр Большой Палестины. Пятью годами позже еврейская и палестинская кровь полилась потоком. Одновременно исламский мир разрывают фундаменталистские движения суннитского и шиитского толка, в неимоверных количествах гибнут люди в ходе гражданских войн в Сирии и Ираке. Столь свойственная человеку потребность в четкой самоидентификации и обладании абсолютной истиной окончательно вытеснила надежду на наступление новой, космополитической эры. Религии возвратились на театр мировой истории, и прогноз Сэмюэла Хантингтона о том, что холодная война должна смениться борьбой (религиозно маркированных) культур[87], представляется несколько более реалистичным, чем тезис Фукуямы, согласно которому история политических идей подошла к концу и либеральная демократия как воплощение человеческого разума справляет свой триумф.

Конфликты между представителями различных мировоззренческих принципов вновь выходят на первый план: экспансионистская политика Владимира Путина до сих пор не встречает достойного сопротивления со стороны западного мира. Джихадистские организации, как Аль-Каида и Исламское государство, официально объявили войну Западу, а Китай по многим признакам претендует на господство над всей Юго-Восточной Азией. Между тем многие политологи считают, что нас ждет конкуренция с государствами различных специфических режимов[88], такими как автократия путинского типа, капитализм в рамках однопартийной системы, теократические государства кланового правления (Саудовская Аравия, государства Персидского залива), умеренные автократии типа Сингапура, неосоциалистические варианты правления в Латинской Америке и т.п. – все они, как бы то ни было, предпочтительнее тотального хаоса, постигшего большие регионы Африки и Центральной Америки, где властвуют генералы и мафиозные структуры. Идеи либеральной демократии и универсальных прав человека, претендующие на общезначимость независимо от таких категорий, как национальность, пол, сексуальная ориентация и проч., так и не завоевали мир, хотя в 90-е годы еще казалось, что эффект домино, сопровождающий процесс демократизации, уже неостановим[89]. (И это при том, что большинство людей на Земле охотно поменялись бы местами с беднейшими и самыми беспомощными из европейцев, американцев, канадцев или австралийцев, из-за чего десятки тысяч ежедневно рискуют жизнью, чтобы перебраться из Африки в Европу.)

Учитывая сказанное, вызывает удивление, с какой неохотой многие представители свободного мира (прежде всего левой части политического спектра) включаются в то, чтобы всерьез отстаивать свой жизненный уклад. Порой складывается впечатление, что единственная зримая заслуга Запада состоит в том, что он помогает развивающимся странам и установил у себя такой доход на душу населения, о котором остальные страны, включая Китай, могут только мечтать. Разумеется, время от времени мы наблюдаем спорадические попытки самозащиты, однако, как показывает следующий пример, здесь возникает много вопросов.

Я испытываю гордость за политическую культуру Швейцарии, страны, в которой я родился и гражданство которой ни в коем случае не хотел бы потерять. Когда в 2007 году ксенофобски настроенная Швейцарская народная партия (ШНП) инициировала общественное движение против строительства минаретов, я едва ли мог вообразить, что швейцарцы одобрят этот запрет (в стране тогда было всего три минарета), что они, однако, и сделали в 2009 году. Была в этом какая-то неясность: неужели граждане Швейцарии настолько не уверены в своей политической культуре и национальной идентичности, что почувствовали реальную угрозу от какой-то пары минаретов (изображенных на плакате инициативного комитета в виде ракет)? Но напрасно я удивлялся. Мне стоило вспомнить, что Швейцарская народная партия с 2003 года составляет самую крупную фракцию в Национальном совете, и в этом отношении Швейцария – далеко не единственный случай. Так, на президентских выборах 2002 года политик правоэкстремистских взглядов Жан-Мари Ле Пен в первом же туре оставил позади социалиста Лионеля Жоспена и вышел во второй тур с Жаком Шираком. И пусть во втором туре он проиграл, однако ему удалось доказать, что его партия уже не является маргинальной, доказательством чему – дальнейшее ее развитие, уже под руководством дочери Ле Пена, Марин, заявившей серьезные претензии на пост президента страны. Правый тренд в Европе нельзя недооценивать: враждебное отношение к иностранцам, исламофобия, глубокий страх перед будущим – сегодня эти явления можно наблюдать по всей Европе. Книга Тило Саррацина «Германия. Самоликвидация»[90], автор которой, в частности, утверждает, что через пару десятилетий мусульмане составят в Германии демографическое большинство, вышла в 2010 году тиражом полтора миллиона экземпляров, став в литературе нон-фикшн самым успешным бестселлером за всю историю ФРГ. Страхи Саррацина не вполне лишены оснований, поскольку население Германии (равно как и большинства европейских стран) постоянно сокращается, и это означает, что ее экономика не может функционировать без иммигрантов. Вместе с тем многие тезисы, выдвигаемые Саррацином (в частности, о генетической «неполноценности» иммигрантов-мусульман как причине их социальной обездоленности), специалисты признают абсолютно беспочвенными[91]. Саррацин, возможно, затронул действительно важные вопросы, но в конечном итоге успех его книги обусловлен скорее игрой на страхах немцев перед иностранным засильем, чем строгостью и сутью его аргументации.

В этом очерке я исхожу из того, что серьезная неуверенность Запада – прежде всего Европы – в своих силах, неуверенность, которая выражается в усилении правых партий, исламофобии и растущей неприязни к иностранцам, имеет под собой глубокое основание. Большинство европейцев, таково мое убеждение, уже не могут выдвинуть в защиту своей культуры более сильных аргументов, чем эффективность экономики и постоянство политического и социального мира, который поддерживается в Западной и Центральной Европе с конца Второй мировой войны. Но если Запад окончательно утратит способность аргументированно защищать присущий ему образ жизни, это откроет дорогу реакционным правым партиям, чьи программы основаны на убежденности, что Германия должна принадлежать немцам, Франция – французам, а Швейцария – швейцарцам. Я бы ни в коем случае не хотел оспаривать чье бы то ни было право любить свою культуру и заботиться о ее сохранении, но полагаю, что национализм не образует ядро западной культуры, а, напротив, представляет собой одно из наиболее деструктивных ее изобретений.

Само понятие «Запад» возникло в эпоху, когда западная часть Римской империи с центром в Риме отделилась от восточной ее части с центром в Константинополе, и в силу такого своего происхождения содержит в себе как религиозную, так и политико-культурную компоненту[92]. С распространением ислама, география которого в пору его расцвета охватила страны от Испании и Магриба до Центральной Азии и Афганистана, понятие «Запад» стало практически синонимом христианства, и этот сопутствующий религиозный смысл до сих пор имеет чрезвычайно важное значение. Вместе с тем внутренний смысл этого понятия, равно как самопонимание обозначаемого им региона, начиная с XVIII века претерпели глубокие изменения. Просвещение как элитарное явление, чьи корни восходят к Ренессансу, кристаллизировалось в XVII—XVIII веках. Центральным его стержнем, как то афористически сформулировал Кант, является выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он пребывал по собственной вине. Говоря словами Эрнста Блоха, речь идет о процессе, в ходе которого человек отбрасывает страх и зависимость в отношении внешних авторитетных инстанций, религиозных и политических, провозглашает свою автономию и обретает «прямую осанку». Менталитет подчиненности сменяется духом критики. Элитарный феномен Просвещения глубинным образом трансформировал Запад к XIX столетию: сферой его неоспоримого успеха, обосновавшего его притязания на универсальную значимость, стала научная революция,