побуждавшими его не медлить заключением мира и предупреждавшими, что, если он склонности к миру не покажет, они не станут его дожидаться и заключат свои договоры, — донося обо всем этом и вновь описывая тяжелые внешние условия, в которых протекал конгресс, Возницын начинает жаловаться на недостаточность данных ему инструкций. «Стоим в степи, — пишет он, — в людских и в конских кормех и в дровах скудость безмерная и купить не добывают; что и было и то… стравлено. А пришло время самое зимнее, и стужа и нужа большая и затем для одного такой крайней нужи одва терпеть будут, а наипаче турские послы», т. е. дожидаться его одного, если он замедлит миром, союзники и турки не будут. «И турки, будучие при них (т. е. турецких послах), иные разбежались, а янычар всех до одного отпустили, а иные беспрестанно просятся. И говорят простолюдины турки послом своим и во всем народе, и на съезжем месте, что я сам мириться не хочу и другим не велю. И просятся у послов своих, чтобы они их всех отпустили ко мне, а они будут мне бить челом со слезами, чтоб я помирился и немцом не запрещал и тем бы их отселе свободных учинил. Я мыслю чтоб вместо челобитья, пришед, не убили; караулу нет; живу на поле только человеках в десяти, а иных всех за стужею отпустил в Петр-Варадын». Все эти тяжелые окружающие условия, как равно и уговоры других союзников, откровенные их признания, что они ждать не будут, заключат мир, бросят Возницына одного и уедут, не колебали твердости связанного царским повелением московского посла. «Мне без указу государева, — пишет он, — на ту отдачу городов трудно поступить и невозможно, потому что сам мне изволил приказывать имянно, что мне турком ничего не уступать». Сверх этого устного повеления, данного еще в Вене и, может быть, кратко еще подтвержденного двумя письмами царя: от 31 августа и от 30 сентября, Возницын не имел никаких дальнейших инструкций, достаточно гибких и растяжимых, чтобы предусмотреть различные возможности в ходе переговоров: «А сверх того иными указами никакими я не определен, хотя я о том и не в одну пору писал». И вот ввиду отсутствия таких инструкций он приходит к мысли, если турки от своих требований не откажутся, просить у союзников и у турок отсрочки на десять недель, для того чтобы списаться с Москвой для получения оттуда указа[1323].

Плохо, однако, надеясь на получение отсрочки для переписки с Москвой, Возницын пришел к другой мысли: подписать трактат о перемирии, в котором спорная статья о границах, не получив окончательного утверждения, была бы отложена ad referendum, как говорят дипломаты, т. е. представлена на разрешение в Москву и затем впоследствии при ратификации договора подтверждена через особое посольство. В этом смысле он составил новый проект трактата с турками, текст которого по переводе его на латинский язык предложил для прочтения цесарским и венецианскому послам, а затем и посредникам. В этом проекте 25 ноября есть значительные отличия от рассмотренного нами выше проекта 23 октября[1324]. Первые две статьи старого проекта: о форме мирных отношений и об «основании», в новом проекте слиты в одну, где идет речь уже не о вечном мире, а только о срочном перемирии, причем срок его в проекте не указан и в тексте для написания числа лет, на которое перемирие будет заключено, оставлен пробел. Перемирие заключается на принятом основании «как кто владеет». Выкинута совсем третья статья прежнего проекта, где содержалось ранее требование Керчи, которую, как мы только что видели, Возницын «уступил» туркам на третьем съезде в ответ на уступку с их стороны Азова.

Вместо этой третьей статьи о Керчи введена новая третья статья о границах; она гласит следующее: «А что его салтанова величества полномочные послы говорили мне… о разводе земель и о постановлении границ, на что я, не имея его царского величества указу и полной на то мочи и не ведая подлинно тамошних мест и урочищ, принял то на доношение (ad referendum) к великому государю своему… по которому моему доношению его царское величество повелит послом своим, которые посланы будут к его салтанову величеству для принятия на сей договор подтверждающей его салтанова величества грамоты, о том говорить и пристойное постановление чинить». Когда Возницын сообщил этот свой проект цесарцам и Рудзини, им бросилось в глаза противоречие между третьей статьей и первой. В первой он принимал основание «uti possidetis», в третьей — отдалялся от него, отказываясь установить границы на конгрессе[1325]. Но быть может, эту статью надо рассматривать как попытку открыть выход из того положения, которое создалось упорством обеих сторон: турок, не хотевших мириться без разорения городков, и Возницына, не хотевшего на это разорение соглашаться. С его точки зрения вопрос о днепровских городках предопределен был принятым основанием «uti possidetis»; но в Москве могли, не жертвуя своим достоинством, в случае надобности подвести его под статью о границах и согласиться на очищение городков в виде исправления границ. Дальнейшие статьи об удержании крымского хана, очаковских и белгородских татар, черкесов и кубанцев от набегов, о размере пленных, о свободе взаимных торговых сношений, о пребывании гроба Господня в Иерусалиме под властью иерусалимского патриарха, о свободе вероисповедания православных во владениях султана, об обещании нерушимо сохранять договор — все эти статьи включены и в новый проект, но в более краткой и простой редакции сравнительно с прежней. В статью о ратификации внесено некоторое изменение, заключающееся в том, что посольства, отправленные с обеих сторон для принятия подтверждающих грамот, должны встретиться на дороге, русские остановиться в Азове, турецкие в Керчи и затем, списавшись между собой, продолжать дальнейший путь[1326]. Одновременно с новым проектом договора Возницын составил чертеж днепровских городков, который и был им отправлен к посредникам вместе с проектом договора.

Посредники пригласили его на свидание с ними 30 ноября в тот же конференц-дом, где были и съезды с турками, в ту же светлицу. «И как я к ним вошел, — рассказывает он в посланной в Москву Л. К. Нарышкину недельной записке за 25 ноября — 2 декабря, — и на стольце лежала у них карта черноморская и спрашивали меня по ней о всех местах, оговорясь, чтобы я не имел себе то за истязание (допрос), токмо они хотят ведать для лутчего согласия. Тогда я, зная ту карту, сказывал им о всем подлинно, и что так, и что не так. Они мне говорили и твердили все о