эта делегация приходила просить у меня руки моей сестры. При отсутствии других родственников, они, рассчитывая на мое согласие и благословение, постарались снабдить меня информацией, которую могли бы попросить любящие отец и мать.

Отец Барнета, торговец сельхозпродукцией, которого любила вся община, скоропостижно умер, когда младшему сыну было десять лет. Мать, женщина уважаемая, растила четверых сыновей, управляя конюшней, в которой жители округи держали своих лошадей. Два сына стали врачами, третий фермером, а Барнет, как мне уже, несомненно, известно, собирается стать ветеринаром. У него с детства был подход к животным. Он ездил верхом раньше, чем научился ходить, и всегда отличался отменным здоровьем. В школе играл в футбол, и теперь добровольно помогает тренеру сборной. Суженый живет с матерью в сорока минутах езды от своего университета в Эрбане. По воскресеньям после церкви выпивает немного пива, и, исключая футбольный сезон, много времени проводит с живущими по соседству племянниками — тремя очаровательными детьми.

Покончив с представлением мне кандидата в родственники и с благодарностями за прекрасный чай, — хоть что-то я сделала, как положено — одна из тетушек с опаской подошла к вопросу религии: существуют разные виды христиан, как я, конечно, знаю. Им, как христианкам, очень хорошо известно, какие невыносимые страдания и ужасные злодеяния причинялись евреям во имя Христа. В их общине это очень чувствительная для всех тема, о которой никому не дают забыть. Таким образом, хоть они и относятся к другому виду христиан, и она даже не уверена, что те, кто совершал эти ужасные злодеяния, вообще достойны называться христианами, она понимает, вполне понимает, что мне, как еврейке, трудно отличить одного христианина от другого. Было бы бесчеловечно и аморально ожидать от меня, что я смогу их различить.

Уж не помню, что именно я пробормотала, очевидно, уверяла, что не сужу о людях по их религиозной принадлежности — что я могла еще сказать? Но я помню, как седая тетушка сняла очки, вытерла подсиненные слезы и сказала: может ей и не стоит этого говорить, но она всё-таки хочет, чтобы я знала, что она, как христианка, испытывает большую потребность попросить у меня прощения.

В замешательстве я выпалила «не за что», но тут же поправилась, и сказала, что она не из тех, кто должен просить прощения, и уж точно не у меня. Тетушка вернула на место очки, и всё еще со слезами на глазах погладила мою руку и с милой улыбкой поблагодарила, что я so kind and so understanding.

Вежливость требовала поблагодарить этих двух женщин за теплое отношение к моей сестре: после выписки из больницы большую часть времени она проводила с их группой.

Достоинство сестры требовало хотя бы притвориться, что мне тяжело с ней расставаться.

Но ни вежливостью, ни достоинством мои действия не отличались.

Мы вышли из дому впятером и распрощались. Сестра пошла с троицей к их группе, а я пошла на все четыре стороны.

Я сказала Одеду, что то немногое, что мне известно про Барнета, он уже знает.

— Как я помню, он невысок, намного ниже тебя, это точно. Его фотографии у меня нет, но Элишева прислала сегодня фото Сары. Посмотри.

Сидит на садовой ограде в джинсовом комбинезоне, волнистые рыжие волосы блестят, двух верхних зубов недостает — девчонка на экране компьютера напоминала шалунью из детской сказки или звезду рекламы витаминов для детей. Ужасно милая, но мне почти невозможно было увидеть в ней члена моей семьи.

Сестре было уже за сорок, когда она забеременела Сарой. Она не писала об этом прямо, но я поняла, что ей было нелегко забеременеть. Я полагала, что это могло быть связано с тем, что с ней произошло. Ребенок Розмари[8] был удален вовремя, но при этом, как я полагала, пострадала матка.

— Мило, — сказал Одед, глядя на фото и одной рукой массируя мне затылок. — Пока всё выглядит очень мило.

За два дня до отлета, находясь в центре города по делам, я вдруг резко развернулась, стряхнув с себя иллюзию отпуска. Мгновенно приняв решение, я поднялась в контору моих мужчин, где, поздоровавшись с секретаршей и не задерживаясь, чтобы повесить куртку, проскользнула в библиотечную комнату.

Выходя из дому за последними покупками в дорогу, я понятия не имела о таком повороте, никаких таких планов у меня не было, и только в бутике детской одежды, выбирая еще что-нибудь симпатичное своей племяннице, я внезапно осознала, что нам на самом деле предстоит. Мне вдруг стало невыносимо притворяться. Под сладостной иллюзией кроется совсем другое, и поддерживать этот обман — преступление.

Оставив на прилавке ворох платьиц и кофточек, я отправилась готовить себя — а может, и мужа — к встрече с реальностью. Я достаточно долго тешила себя и позволяла ему тешить себя иллюзией, и дальше так продолжаться не может.

Между толстыми юридическими томами нетрудно было найти книжку в мягком переплете. Она все еще была обернута в ту же бумагу, в которую несколько лет назад обернул ее Менахем.

Как только я сняла с полки «First Person: Hitler», в комнату вошел Одед. В мгновение ока он узнал книгу, и приветливая улыбка на его лице потухла.

— Ну, что ты делаешь?! Разве мы не покончили с этим? — воскликнул он.

— А что такого? — посмотрела я на него. — Полет предстоит долгий, ты же знаешь, мне надо что-то читать в дороге.

Муж придвинул стул и подчеркнуто устало на него опустился. Его рабочий день был в разгаре. Ему сообщили, что пришла жена, и он выскочил из кабинета поздороваться с ней и был встречен ее вредной ипостасью с холодной улыбкой, как бы говорившей: «Ну-ка, посмотрим, как ты выкрутишься».

— Давай поговорим серьезно: я же помню, как ты страдала, когда отец заставил тебя ее прочесть.

— Это правда.

— И перечитывать ее ты не хотела.

— Да, не хотела. Но, видимо, передумала.

— Элинор… Элинор, ты действительно веришь, что эта книга все еще актуальна?

— Почему бы и нет? Неужели ты думаешь, что Гитлер утратил актуальность?

Глава 13

Полет — состояние невероятное: сидя долгими часами в самолете, я думаю, что перемещение в воздухе металлической тары есть не что иное, как плод воображения. Но именно в этом невероятном, между здесь и там, мне удалось собраться и сделать то, что я давно должна была сделать.

Стюардессы подавали и уносили. Одед пытался всучить мне новый роман, купленный в дьюти-фри. В кресле перед нами от боли в ушах плакал и плакал