“Да ведь вы бы шею сломали, ваше высочество!” — сквозь слезыпростонал несчастный.

“Пусть мне шею свернуть, но пусть слушаются!” — воскликнулвне себя Павел.

Вот хохотали втихомолку при малом дворе, ну а при большом,екатерининском, — во весь голос!

Столь же громкий хохот стоял, когда юный Павел нашел как-тораз в сосисках — своем любимом блюде — маленький кусочек стекла и потащилтарелку к императрице с криком: его-де убить вознамерились, потребно немедленноказнить всех — всех до одного! — поваров и кухонную прислугу.

А уж когда до России дошли слухи о поведении его высочестваво Франции…

На каком-то придворном банкете Павлу показалсяподозрительным вкус вина. Тут же, при всех, так сказать, en plein salon [21] ,наследник российского престола засунул три пальца в рот, чтобы вызвать у себярвоту.

Подобное он учинил и за столом в Брюгге, почувствовав себяплохо после нескольких стаканов ледяного пива.

Когда речь заходила о действительной или воображаемойопасности для его здоровья, он становился просто невменяем от врожденнойподозрительности (ну что ж, это вполне извинительно, если учесть, что отец егоумер не своей смертью!) и забывал о своем желании “играть свою жизненную роль”как можно лучше.

Вообще же, о нем вполне можно было сказать, что этотщеславный простой смертный, исполняющий роль сначала великого князя, а потомгосударя.

Делал усилия казаться выше ростом, начинал ходитьразмеренно, величаво поворачивал голову…

Но когда возвращался к себе и снова принимал свои суетливые,всем досаждающие манеры, видно было, что он очень уставал быть все времявеличавым.

И в минуты этой нравственной усталости все старалисьдержаться от Павла подальше.

Тогда свойственная ему нетерпеливость (с самого раннегодетства он находился в состоянии постоянной спешки: торопился поскорее встать спостели — и лечь спать, поскорее сесть обедать — и выйти из-за стола, начатьпрогулку — и завершить ее) и нетерпимость (вечно все ему не нравилось, все былоне по его!) принимала совершенно неудобоваримые формы.

Например, Павел требовал, чтобы температура в его спальнедержалась зимой на 14 градусах, но чтобы печка оставалась при этом холодной(!). Ничего себе, да? Прежде чем лечь в постель, он проверял градусник и щупалпечь.

Чтобы не навлекать на себя монарший гнев, прислуга незаметнонатирала фаянс печи кусками льда!

Ну как, ради господа бога, не подсмеиваться над такимчеловеком?! Это был своего рода bon ton!

Теперь, однако, ясно, что при Талызине следует держать ротна замке. Вот незадача! Как это Ростопчин не заподозрил неладное раньше? А ещезовется среди своих хитрою лисою!

Вот где истинная лиса — этот приветливый, приятный вобхождении выскочка-масон…

Однако Ростопчин умел мгновенно извлекать опыт из житейскихуроков, а потому придал своему лицу то же самое выражение почтительного, дажеистового внимания, с каким смотрел на императора Талызин.

А метаморфозы на лице Павла, честное слово, заслуживали самогопристального внимания!

— Я так и думал, что ты, красавчик, и есть тотрыцарь-убийца, о котором меня предупреждали, — приторно улыбаясь, продолжилчеловек, которого Алексей только что вызвал на поединок.

— Честно говоря, даже полагал, ты перейдешь в нападениераньше. Что и говорить, наша безголосая прима умеет вертеть не только хвостом,но и людьми.

Жаль, жаль… из тебя мог бы выйти человек, но теперь уж врядли что-то успеет вылупиться.

* * *

— Il`s ont tous des figures d`enterrement! [22] — чудилось,кричали его большие, чуть навыкате, желтоватые глаза. — Ведь я тебя нанижу насвою шпагу, точно каплуна на вертел!”] — присовокупил он с утонченнымехидством, и, мгновенно сменив тон, желтоглазый взревел, словно позволилнаконец ярости одолеть себя:

— Я принимаю ваш вызов, но не надейтесь, что смогу принятьваши извинения.

— Дуэль. Немедленно, сейчас же! Сию минуту! Безотлагательно!Вы первым начали ссору, стало быть, выбор оружия за мной.

— Однако я тоже способен бросить вызов. Выбираю шпаги! Мыбудем драться на шпагах, коли именно этим оружием вы владеете столь виртуозно!

Алексей, шум в ушах которого постепенно стихал, так что онначинал различать не только звуки, но и слова, оторопел.

С чего противник взял, что он хорошо владеет шпагою? Онпрекрасно знал, что был фехтовальщиком хоть и не самым дурным благодарямолодости, увертливости, крепкой руке и сильным легким, но не слишком умелым.

Сыскать приличного учителя в деревенской глуши было невозможно;Алексей накрепко усвоил те уроки, которые некогда давал ему отец, учившийся всвое время у самого Сивербрика [23], однако понимал: этого безнадежно мало,чтобы одолеть противника, в коем все, от франтовато повязанного шарфа до наглойповадки, изобличало уверенность в себе и своей смертоносной силе.

И Алексей, у которого и шпаги-то не было, Огюсту ещепредстояло ее где-то раздобыть, с каждой минутой отрезвления все более ужасалсяи впрямь, куда он полез? — однако воротить события назад уже было невозможно,приходилось подчиняться судьбе.

Что-то слишком уж часто ему приходилось это делать! Междутем новоявленные секунданты, Огюст и Жан-Поль, с новыми своими ролями смирилисьмгновенно и развернули бурную деятельность по устройству сей дуэли.

Каким-то образом избавившись от бесчувственного тела мадам Шевалье(у Алексея было такое впечатление, что ее просто сунули куда-то в темный угол,словно надоевшую, уже ненужную вещь), Жан-Поль мигом обежал окрестности исообщил, что буквально в пятидесяти шагах от собора имеет место быть подходящийпустырь.

Поскольку прохожие отозвались-таки на призывный звонколоколов и расточились по церквам, улицы сделались безлюдны, лишних свидетелейне будет.

Кроме того, Рига всегда тщилась прославиться не в качествекакой-то там заштатной российской провинции, а одного из центров европейскогопросвещения.