– Как посмотреть… – сказал Сильвестр.

– Послушайте, – сказала Ольга. – Что я могудля вас сделать? Откровенно говоря, молитвы я и не знаю наизусть, разве что«Отче наш» с грехом пополам… Может быть, послать за доктором? В имении хорошийдоктор, даром что немец…

– Да доктор здесь уже ни к чему. Что немец, чтошвейцарец. Все, Ольга Ивановна. Это – рубеж. А потому все усилия будутбессмысленны и напрасны…

Его речь звучала гладко и свободно, совершенно непо-мужицки, и Ольга окончательно уверилась, что имеет дело с человеком, внекотором смысле деревне абсолютно чужим. В голове у нее завертелись реальныеистории и полусказочные россказни о блестящих гвардейцах, ставших деревенскимиотшельниками, о титулованных дворянах, растворившихся в коловращении простойжизни, как тут было не вспомнить о легенде, согласно которой не кто иной, каксам государь император Александр Павлович не скончался своей смертью вТаганроге, а в облике лапотного мужика ушел бродить по Руси…

Что бы там ни было и как бы дело ни обстояло, в одном можнобыть уверенным твердо: у Сильвестра не было ни малейшего сходства с государемимператором Александром Павловичем.

– Подойдите поближе, – сказал Сильвестр, и Ольгапослушно приблизилась. – Ну что же, Ольга Ивановна… Высмотрел я вас, ужпростите…

– Господи, за что?

– За все, – загадочно произнес мельник. –Возможно, я поступаю плохо, но, цинично выражаясь, в моем положении с моимпрошлым за спиной о совести рассуждать как-то и смешно… Грехом больше, грехомменьше – какая, в сущности, разница… Потому что ведь есть в вас что-то,угрызения совести заглушающее…

– Да о чем вы?

Везло ей сегодня на бредящих – только что Бригадирша, атеперь и этот…

Глаза Сильвестра странно поблескивали, как освещенныеизнутри синие стекляшки.

– Не зря ж говорится – на кого Бог пошлет, –сказал он внятно и словно бы чуточку насмешливо. – Что уж теперь… ОльгаИвановна, запоминайте накрепко: Джафарке ни за что не давайте сесть на шею, он,сами убедитесь, баловник и ветрогон, лишь только покажете слабину – на шеюсядет и ножки свесит. Покруче, главное, со всеми покруче, а то заездят они вас,а не наоборот…

– Какой еще Джафарка? – в совершеннейшемнедоумении спросила Ольга. – О ком вы говорите?

– Узнаете, – хмыкнул мельник. – С Джафаркиначинайте. Если что, кувшинчик на мельнице, там найдете. И при надобности – обпол с маху, да хорошо бы не единожды. Тут-то его и поставит по стойке «смирно»,как бывалого солдата на смотру. Мельница, считайте, ваша, это с избой могуттворить что угодно, сиволапые и бессмысленные, хоть сжечь, – а вотмельница никому не по зубам… И остальных, говорю вам, покруче держите – онидоброе отношение почитают за слабость и отвечают, поганцы, соответственно… Ну,да вы, насколько я могу судить по редким нашим встречам, девушкасамостоятельная, характера не слабого, да вдобавок, простите великодушно, расположеныкое к чему, мне думается. Как выражаются в далеких иностранных землях, un doigtpris dans l'engrenage, toute la main у passe…[8]

Ольга уже ни капельки не удивилась, что загадочный мельникзнает французский, на котором изъясняется, как можно сделать вывод, снепринужденностью человека, владеющего языком в совершенстве. Но вот все его мутныеречи выглядели совершенно непонятными…

– Может, все-таки доктора? – робкопоинтересовалась она.

– Тьфу ты! Я же говорю, поздно и бесполезно… Дайтеруку, Ольга Ивановна, смелее, смелее… Ну, коли уж так вышло… Вы, главное, непереживайте особо. A forse de mal aller, tout ira bien[9]. Ну, давайте руку…

Он вновь выпростал из-под одеяла руку, похожую на худуюптичью лапу, требовательно потянулся к ней, и Ольга, после долгих колебаний(холоднющая, наверное, как лед…) протянула ладонь – и ее тут же сжали пальцымельника, по-прежнему сильные, нисколечко не холодные, наоборот, едва ли непышущие жаром, будто распахнулась дверца на совесть натопленной печи,ало-золотой внутри…

Трудно описать все, что она почувствовала. От жаркихпальцев, намертво ухвативших ее ладонь, вмиг распространилось нечто, не имевшееназвания в человеческом языке, сотрясшее все тело в судорогах, звонко и туго изнутриударившее по коже, словно сильная струя воды, заполнившая сосуд… Перед глазамиполыхнули цветные пятна, на миг пустоватая горница озарилась, стала видима всяс нереальной четкостью, от мышиной норки в углу, за печью, до слегка осевшейдоски подоконника и ореховой скорлупы в дальнем углу.

Ольгу сначала швырнуло куда-то вниз, словно земляпровалилась под ногами, потом завертело в полной темноте, причудливо бросая и ворочая…

И вдруг все прекратилось так же молниеносно, как и началось.Она, склонившись, стояла в полутемной горнице у низкой постели, сжимавшие ееладонь крючковатые пальцы, явственно холодея, медленно разжимались, и стоилоОльге сделать слабое, испуганное движение, как рука мельника упала с постели изамерла, едва касаясь половиц кончиками растопыренных пальцев.

Мельник лежал неподвижно, наполовину утонувшее в подушкелицо было застывшим, неподвижным, мертвым. Он не шевелился, дыхания неслышалось, губы не шелохнулись. Глаза стали тусклыми.

Что-то прошумело снаружи – словно сильное хлопанье множестваптичьих крыльев, послышалось и тут же оборвалось хриплое карканье, будто разомвзмыла испуганная стая воронья. Странные звуки унеслись вверх, стихли, оставивдавящую, тяжелую тишину.

Ольга пошатнулась, ощутив легкое головокружение.

Темные, мохнатые клубки брызнули из-под кровати и сневероятной скоростью принялись кататься по горнице, удивительным образомухитряясь не сталкиваться. Кажется, их было дюжины две, они так суетились, чтоточно сосчитать не удалось бы и человеку, пребывавшему в самом спокойномнастроении. А с Ольгой все еще происходили странности: то она, полноевпечатление, не чувствовала пола под ногами, словно бы взмывала вверх, пусть иневысоко, а потом приземлялась с явственным толчком в подошвы; то горницапринималась вертеться вокруг нее, словно ярмарочная карусель; то с потолкасыпалось нечто поскрипывающее, визжащее, а когда она задирала голову, не виделаничего…

Ошарашенная всем этим, она так и стояла у изголовья,вцепившись в деревянную спинку кровати, и как завороженная смотрела нанеподвижное лицо Сильвестра – вот чудо, не испытывая ни тени испуга ни передпокойником, ни в отношении всех этих странностей вокруг нее.

Внезапно все кончилось – горница стала совершенно пустой итихой, солнечный свет пробивался сквозь щели в занавесках, мир вокруг сталпрежним, спокойным, устойчивым. Только кровать с покойником, большой табуретпоодаль да крынка, во время всех этих пертурбаций выкатившаяся из-под кровати илежавшая теперь посередине горницы.