Я просто напишу про него статью, сошлюсь на собственныеисточники, пару раз процитирую документы, которые лежат сейчас на столе уЛеонтьева, намекну на то, что он никому не дает разрешение на интервью сКольцовым именно потому, что у него самого рыло в пуху по самые уши”.

И все-таки лучше бы это был не Егор Шубин, который наследующий день после публикации станет ее заклятым врагом. Даже если онпредставит сто четыре неопровержимых доказательства того, что все, что написалапро него газета “Время, вперед!” и она, Лидия Шевелева, вранье от первого допоследнего слова, все равно репутация у него уже никогда не будет стопроцентностерильной, а только такие репутации могли быть у юристов экстра-класса, какимбыл Шубин.

— Шевелева! — крикнули издалека. — Подожди секунду!

Лидия всмотрелась в слабо освещенную глубину редакционногокоридора, не в силах сразу разобрать, кто ее зовет. По центру коридора, от поладо потолка, слабо колыхалось плотное облако табачного дыма, похожее на баньши.Про баньши Лидия однажды прочитала в каком-то романе. Так кельты называлидухов, стоны которых предвещали смерть…

Из облака вынырнул Гриша Распутин, вполне материальный инепохожий на привидение. Как все великие репортеры, Гриша был несколько утомленжизнью и славой, а его утонченно-извращенному стилю пытались подражать нетолько все начинающие звезды в родной редакции, но и за ее пределами.

— Ты чего, Гриш? — спросила Лидия. Умные разговоры сРаспутиным имели обыкновение затягиваться на долгие часы, а ей очень хотелосьдомой. Кроме того, она никак не могла увидеть в нем великого журналиста, хотяочень старалась. Как будто смотрела в увеличительное стекло, которое показывалото, что есть на самом деле, а не то, что должны видеть окружающие.

Под стеклом он был обыкновенным, добродушным и не слишкомтрудолюбивым парнем, который “попал в струю”, случайно выбрав стиль,моментально сделавшийся популярным, этому стилю стали подражать и сочли его зановое слово в журналистике. Собственно, кроме стиля, ничего другого и не было вего статьях, и никакими сверхидеями он не блистал, и никакими тайными знаниямиобременен не был, но он отлично знал, что его способ писать хорош, лучше, чембольшинство других, и умел этим пользоваться.

— Покуришь со мной? — предложил Распутин, жестом испанскогокабальеро увлекая Лидию в оконную нишу.

— Я домой хочу, — призналась она, но к окну послушнодвинулась. — Я есть хочу, а курить не хочу.

Не слушая ее — он никого никогда не слушал, — Гришавытряхнул из пачки сигарету, элегантно помахал пачкой у Лидии перед носом и спряталобратно, даже не заметив, что сигарету она так и не взяла.

— Спасибо, что выручила, Лид! — сказал он, сладко и глубокозатягиваясь. От переполнявших его “чувств-с” он даже руку ей на плечо положил ив глаза заглянул с умоляющей нежностью.

— Ты о чем? — искренне удивилась она.

— Ты меня просто спасла. Я знаю, что все это не слишкомприятно — писать за других статьи, да еще в такой спешке, но я… ты же знаешь,какой я слабохарактерный болван. — Он улыбнулся доброй улыбкой любви к самомусебе, выражавшей уверенность в том, что он гений и время от времени можетпозволить себе некоторую самоиронию. — В следующий раз…

— Гришка, в следующий раз, — заявила Лидия, неожиданнораздражаясь, — я за тебя работать не буду, и никакой Леонтьев меня не заставит.Ты это учитывай в своих дальнейших планах.

— Что ты, что ты, — забормотал Гришка, пытаясь изобразитьраскаяние, которое тоже было частью игры, — я исправлюсь. Ты меня не знаешь, явполне могу начать новую жизнь, еще не все потеряно.

Он ужасно раздражал Лидию, она вообще ненавидела богемнуюрасхлябанность, свойственную многим журналистам, и бесконечный кокаин,употребляемый “тонкими натурами” для поддержания себя в тонусе, ненавиделатоже, но Гришка с его показным ненатуральным раскаянием был так забавен, что онапротив воли засмеялась.

— Ладно, Гринь, — сказала она и, не стесняясь, зевнула. —Поеду я, сил нет. Считай, что я тебя простила. Хеппи-энд. Во второй серии будутдети.

— Точно будут? — нежно переспросил Гришка, заглядывая ей вглаза.

— Точно, — подтвердила Лидия.

— Я тебя провожу. — Он произнес это таким тоном, как будтоговорил: “Я на тебе женюсь”, и Лидии снова стало смешно. — А что такое вы целыйдень обсуждали с Леонтьевым? — спросил он неожиданно, когда они уже вошли влифт.

Ого!

“Значит, все эти милые глупости, которыми он только чтостоль усердно меня осыпал, не более чем артподготовка к тому, что егодействительно интересует! Откуда дует ветер? От Леонтьева? Или еще откуда-то?Кто узнал про бумаги?! Или Игорь все-таки решил отдать материал ГришкеРаспутину?!”

— Да все как обычно, Гриш, — осторожно ответила Лидия, —ничего особенного, обычная текучка. А что?

— Да нет, — поспешно сказал Распутин, — ничего. Просто ядумал…

Он замолчал.

Лидия поправила на плече ремень портфеля и исподлобьявзглянула на Гришкино отражение в тонированном зеркале. Отражение казалосьозабоченным.

“Просто я думал…”

“О чем ты мог думать, если материалы я получила толькосегодня и ни с кем, кроме Леонтьева, их не обсуждала и никому их не показывала?В чем дело? Леонтьев мне не доверяет или ты узнал о них вовсе не от Леонтьева ?И о них ли речь?!”

— Я думал, может, он на меня обозлился больше, чем хочетпоказать? — продолжал Гришка озабоченно. — Лид, он все-таки с тобой как-тоближе, ты бы выяснила у него…

У Лидии отлегло от сердца. Гришка вовсе не имел в видусегодняшние бумаги, он, по своему обыкновению, беспокоился только за себя ижаждал заполучить Лидию в союзники. Хоть она и не любила, когда в редакциинамекали на ее близость к заму главного, на этот раз она не рассердилась.

— Гришенька, — сказала она весело, кивая знакомому охранникуу турникета, — Леонтьев хоть и злится, но ты ему нужен, это я тебе точноговорю. Так что расслабься и поработай ударно недельку-другую. Без кокаина,марихуаны, анаши или что там у вас еще принято… Не зли его пока, и все будетхорошо. Это я тебе говорю не как лицо приближенное, а как лицо опытное и засвои слова отвечающее. Соображаешь?

— Соображаю, — подтвердил Гришка уныло. Очевидно, идеяударной работы, да еще без кокаина, не слишком его увлекла. — Ладно, Лидуш.Пока.

На улице сыпал мокрый колючий снег. На асфальте онмоментально замерзал, превращаясь в мокрую ледяную корку, поэтому передвигатьсяможно было, только сидя на пятой точке и подгребая руками.

Какой-то мужик, с разгону выскочивший из редакционногоподъезда на каток, в который превратился тротуар, отчаянно и нелепо замахалруками и повалился назад, как в мультфильме. Лидии даже показалось, что сейчасраздастся вполне мультяшный звон. Однако никакого звона не последовало, затопоследовала длинная и замысловатая матерная тирада.