Лидия отвернулась. Очевидно, мужик остался жив, раз ругаетсяс таким воодушевлением.

Домой она добиралась полтора часа вместо обыкновенныхдвадцати минут и уже в подъезде обнаружила, что неизвестно где потеряла ключиот квартиры.

Это была просто катастрофа.

Вторые ключи находились у матери, и это было ужасно. Матьжила неподалеку, на Чистых прудах, и идти до нее — если ногами, а не на пятойточке — всего-то минут семь, но Лидия не могла — ну никак не могла! — с нейвстречаться, тем более что неизвестно, даст ей Леонтьев отпуск или не даст.

Рыча от злости, она во второй раз перерыла сумку — нетключей. Господи, где она могла их потерять?! Хорошо, если в редакции, тогда естьнадежда вернуть их обратно, а если где-нибудь на улице вытащили?! Что этоозначает?! Что нужно немедленно сменить все замки?!

Есть у матери, конечно, нечего. Только щи, которые самаЛидия сварила в минувшую субботу. Значит, сначала ей придется тащиться вмагазин и потратить оставшийся вечер на готовку под аккомпанемент материнскихрассказов о своей гениальности и мещанской семье отца, которая пыталасьзатянуть ее в болото презренного быта. Хорошо еще, если мать окажется одна,если сегодня у нее не “приемный день”, когда в ее квартиру набивался десяток“учеников” — немытых, бородатых и неизменно длинноволосых великовозрастныхмужчин, которые собирались, чтобы обсудить неформальное искусство, то естьпохвалить друг друга и поругать более удачливых соплеменников.

Если сегодня “прием”, Лидии придется кормить всю ораву, апотом до поздней ночи мыть посуду и ловко уклоняться от нудных разговоров итяжеловесных ухаживаний. Почему-то “ученики” считали своим долгом ухаживать заней, как бы делая одолжение ее матери. Сама Лидия была слишком обыкновенной,чтобы привлекать их, и это всячески демонстрировалось. Иногда вся эта компанияее развлекала, но иногда — как сейчас — ей даже страшно было думать о том, чтоцелый вечер придется терпеть мучения и пытки, а “вечер” продолжался иногдачасов до двух ночи. “Ученики” никаким рабочим графиком обременены не были, “вдолжность” не ходили и вели преимущественно ночной образ жизни.

Лидия злобно пнула ногой дерматиновую дверь своей квартиры ипотащилась вниз по лестнице.

Снег на улице еще усилился, перед глазами теперь колыхаласьотвесная белая стена, кое-где подсвеченная мертвенно-синим светом фонарей.

Ничего не попишешь, как говорил когда-то отец. Эмоцииэмоциями, но ключей-то нет.

Когда она скрылась за углом дома, в подъезд неторопливозашел молодой человек, поднялся на второй этаж и, коротко оглянувшись посторонам, бросил в почтовый ящик длинный белый конверт.

* * *

Димке Шубину исполнилось двадцать лет, и, как вседвадцатилетние, он был совершенно уверен, что знает о жизни все. Осталосьтолько правильно применить эти знания.

Утром он сказал деду, что собирается в институт и пробудеттам до вечера. Дед ужасно обрадовался, засуетился, стал спрашивать, чего Димкахочет на завтрак — омлет с ветчиной или творог, овсянку и тосты. Димке сталоего жалко.

Как-то, несмотря на все свое знание жизни, он не учел, что впоследний момент ему неожиданно станет жалко деда.

“Любимый братан” уехал, как всегда, еще до восхода солнца,поэтому помешать Димке не мог.

“Все идет хорошо, — сказал себе Димка, рассматривая взеркале свое отражение. — Не смей раскисать!”

Деду восемьдесят шесть.

Вдруг они больше никогда не увидятся? Ведь еще неизвестно,как все сложится дальше. А вдруг дед умрет, когда узнает о том, что сделалДимка?!

Он вцепился пальцами в мраморный край раковины так, что подногтями стало больно.

Все равно, все равно ему придется это сделать. Отступатьнекуда, сегодня последний срок. Его убьют, если он не решится. Его убьют, итогда дед точно умрет от горя. Дед был единственным человеком, которогоинтересовал Димка Шубин. Дед и еще Лиза.

— Дима, ты скоро? — спросил дед из-за двери. — У менязавтрак стынет!

— Да! — хриплым от ненависти к себе голосом отозвался он. —Я сейчас иду!

Чтобы дед ничего не заподозрил, он открыл золоченый кран.Вода ровно и успокоительно зашумела в трубах. Стиснув зубы, захлебываясь вмутной жиже отвращения к себе, он снял крышку с небольшой хрустальной коробочкии вытащил оттуда тяжелые запонки, хищно полыхнувшие белым бриллиантовым огнем,а потом еще булавку для галстука. В булавке был всего один бриллиант, затоздоровый, гораздо больше, чем в запонках.

“Так тебе и надо, — злобно подумал он про брата, — не будешьсвои чертовы бриллианты бросать где ни попадя!”

Он припрятал добычу в карман, и этот жест — как в кино проворов — почему-то стал последней каплей.

Димка зачем-то сел на пол, взялся руками за края пушистогоцветного коврика, брошенного поверх паласа, и разорвал его пополам. Внутри унего все корчилось, как будто кто-то поливал внутренности кислотой. Потом онлег животом на порванный коврик, чувствуя в переднем кармане джинсов увесистыезолотые предметы. Которые он только что украл. Которые брат даже не подумалпрятать, потому что ему и в голову не приходило, что Димка может оказатьсявором.

А он вор, вор, он преступник, которого обложили со всехсторон свои и чужие, и он не знает, как ему теперь спасаться, и он бежит, бежитзатравленным зверем в надежде, что уйдет, хотя с каждой минутой надеждастановится все призрачнее, все слабее.

Его так тошнило, что пришлось подложить под живот ладони.

Все правильно. У него остался один-единственный выход, и оннамерен воспользоваться им. Он сможет. Он очень ловкий и хитрый, ему двадцатьлет, и он знает о жизни все. Он умный и просто так не дастся.

А брат и без запонок не заболеет. У него таких запонок тридесятка. “Да и наплевать на брата! Если разобраться, то этот надменный ублюдоквовсе никакой мне не брат. Просто так случайно вышло, что и его, и меня родилаодна и та же женщина”.

— Дима! — позвали из-за двери, на этот раз несколько болеенастойчиво и обеспокоенно. — Что ты там делаешь? Выходи сейчас же илиопоздаешь.

— Иду, — сдавленным голосом отозвался Димка, приподнимаяголову с мехового коврика. — Я… я в ванне.

Чтобы все выглядело как можно более правдоподобно, оннамочил и смял огромное желтое полотенце, положенное для него на край ванны.

Наверное, в его жизни больше никогда не будет такихполотенец, и ровного шума воды в новеньких трубах, и успокоительного тепламехового коврика под щекой.

Он справится. Он уже все обдумал, только вот в последниймомент отчего-то раскис. Может, оттого, что жалко деда, а может, оттого, чтопришлось украсть у брата его бриллиантовые бирюльки.