— Ну где ты? — недовольным голосом спросил дед, когда онвошел в кухню. Дед стоял у плиты с серебряной лопаточкой наготове, а из плоскойсковороды вылезал золотистый край огромного омлета. — Я решил, что ты тамутонул.

— Я не утонул, — буркнул Димка.

Очевидно, что-то в его голосе насторожило деда, потому чтоон оглянулся и внимательно осмотрел внука.

— Ты чего это такой… взъерошенный? — спросил он после паузы.— Спал плохо?

— Хорошо я спал, — ответил Димка и полез в холодильник,чтобы скрыться там от старческих озабоченных глаз. — А этот где? Который сутьмашина для делания денежных знаков?

— Что ты там ищешь? — спросил дед недовольно. — Колбасу? Такя ее уже достал. И вообще столько мясного с утра — вредно.

— Жить вообще вредно. — Однажды по телевизору в какой-тоидиотской программе для пенсионеров, “Аншлаг” называется, Димка услышал этуприсказку, и она ему очень понравилась. — В конце концов все равно помрешь.

— Оно конечно, — согласился дед. — Но весь вопрос в сроках.Ешь и отправляйся, раз уж ты собрался навестить свой институт.

Димка уселся за ореховый стол, и неожиданно все это —просторная кухня, наполненная запахами свежей еды, кофе и дорогого одеколона,которым пользовался брат, и бодрыми утренними звуками, доносившимися изтелевизора, и хрусткая льняная салфетка, которую дед незаметно подложил ему подлокоть, и насыщенная электрическая яркость апельсинового сока в высоком тяжеломстакане, сопение деда, для виду принявшегося за газету, — показалось ему самымпрекрасным, что только есть на свете.

Вот бы просидеть всю оставшуюся жизнь на этой громадной исветлой кухне, запивая соком огнедышащий омлет и жмурясь от сытости и счастья,а в случае опасностей или даже просто неприятностей прятаться за дедову спину.

Как это прекрасно, как надежно, как славно, когда естьспина, за которую можно спрятаться!..

Чувствуя, что вот-вот заплачет, Димка рывком отодвинул стули бросился вон из кухни.

— Ты что? — спросил дед. — Заболел?

— Дед, ты меня рано не жди сегодня, — скороговоркой выпалилДимка. — И вообще… не жди. Может, я не приду.

— То есть как — не жди? — Дед задрал на лоб очки и сталпохож на папу Карло из древней книжки про Буратино. — Что значит — не приду?

— То и значит, — сквозь стиснутые зубы выдавил Димка. — Тычто, тупой? Не приду — значит, не приду. У девушки останусь.

— Ну-ну, — протянул дед с сомнением. — У девушки… Приводилбы ее сюда, эту свою девушку.

— Куда?! — заорал Димка беспомощно. Все выходило из-подконтроля. Это оказалось в миллион раз труднее, чем он себе представлял. —Меня-то здесь из милости терпят, да еще из-за тебя, а ты!..

— Дима! — Дед выпрямился во весь рост и взялся внезапнозадрожавшей рукой за край антикварного столика. — Я не хочу слушать никакихвыступлений относительно твоего брата. Я их слышал миллион раз. Если хочешь,давай поговорим серьезно, не на ходу. Вернешься — и поговорим.

— Ладно! — сказал Димка с ненавистью. — Согласен. Вернусь, ибудем говорить.

Он накинул куртку, схватил в охапку сумку и бросился вон изквартиры, как будто за ним гнались сразу все выскочившие из ада черти. Он нестал дожидаться лифта и выскочил на лестницу. Он побежал вниз, отчаянноторопясь и топая так, что качались листья диковинных растений, которыми былазаставлена лестница. Цветной узор ковровой дорожки сливался перед глазами вогромное алое пятно.

Охранник, маскировавшийся под консьержа, выглянул из своейстеклянной будки в недоумении — здесь никто и никогда не мчался по лестнице какполоумный.

— Что случилось? — дружелюбно спросил он, увидеврасхристанного Димку. — Опаздываете?

И то, что этот охранник был с ним так вежлив — а все из-закозла-братца, перед которым тут все на задних лапах ходят! — и то, что он незадержал его и не дал ему по физиономии, хотя Димка вполне это заслужил, ещеусугубило его ненависть к себе, от которой у него, как у какого-нибудьневрастеника, дергалось под глазом, и это было отвратительно.

Не отвечая и не глядя на охранника, смутно и неопределеннонадеясь, что бдительный страж сейчас задержит его и оставит дома до появлениябрата, Димка прошагал к выходу, набрал код, пинком распахнул тяжелую дверь ивыскочил на улицу.

Ветер кинулся на него, впился ледяными пальцами в свитер,швырнул в физиономию горсть колкого снега, растрепал волосы, которые сразу жеполезли в глаза. Когда же зима пришла? Вчера? Позавчера? Он не мог вспомнить.

Несколько дней он все подготавливал к тому, что долженсделать сегодня, метался по Москве, даже к Лизе не заезжал и совершенно непонимал, что происходит вокруг него. Он думал только об одном — как все пройдетсегодня.

Осталось выждать еще… Он посмотрел на часы. Еще пять часов.Господи, пять часов! Ужасно долго. Он не выдержит ожидания. Он простосвихнется.

Он поднял воротник куртки и зашагал к автобусной остановке.Руки мерзли, а перчатки он забыл дома. То есть не дома, а у брата, черт бы егопобрал.

Он сейчас поедет в Жулебино, к Лизе. Она, конечно, закатитистерику, но Димка с этим справится. Все равно это лучше, чем пять часовбродить по улицам.

Он вспомнил, как, маленький, ждал дома мать. “Я вернусь,когда стрелка подойдет вот к этой цифре”, — говорила она медовым голосом. Онавсегда говорила таким голосом, когда ей что-то было от него нужно. Например,чтобы он целый день просидел один. Димка ненавидел этот ее медовый голос.“Стрелка подойдет, и я вернусь. Понял, Димочка?”

Димочка!

Рано темнело. Тени вылезали из углов и подбирались кмаленькому Димке, сидевшему под столом. Ужасно хотелось есть, потому что оначасто забывала оставить ему еду, а стрелки как будто прилипали к беломублестящему кругу и не двигались. Он смотрел, смотрел, а они все не подходили кзаветной отметке. У него был медведь, довольно облезлый, но большой и мягкий, иДимка прижимался к его животу, гладил его и говорил ему “мамочка”. Стрелкиподходили, и он зажмуривался, прислушиваясь до звона в ушах, не поворачиваетсяли в двери ключ. Стрелки проходили дальше и уходили совсем далеко, а мамы всене было и не было.

С тех пор он возненавидел часы. Все детство они были егозлейшим врагом. Однажды он собрал все — сколько их было в доме — и утопил вванне. Ему тогда исполнилось семь лет, и он был очень горд собой, что наконецпридумал, как избавиться от мучений.

Часы он утопил, а мучения продолжались.

Он так стиснул руку в кармане, что содрал кожу на ладони.Зачем он думает об этом?! “Прекрати сейчас же, слабохарактерный, истеричныйслюнтяй! Вон подходит троллейбус, он отвезет тебя к метро, и ты увидишь Лизу.Ты не скажешь ей ни слова, она покричит немного и поможет тебе переждать этичертовы пять часов. Нет, уже не пять, а четыре пятьдесят…”