Приятно удивило, что Шамси не оставил её спать в кресле. Дорога вытряхнула из неё все силы. Превосходно, что она не в его вкусе. Брови приподнялись, образовав складку на лбу: а в чьём она вкусе? Да ни в чьём! Не так давно у неё не было отбоя от женихов, а теперь вокруг никого. Хорошо это или плохо и о чём говорит? С одной стороны хорошо — не нужно ни от кого бегать. С другой — напрашивается неутешительный вывод: все мужчины — лжецы и лицемеры. Мама была права — им верить нельзя. Испытательный срок? Никаких сроков! Близко не подпускать! На фиг всех мужчин!

Герард? Отступился и ретировался. Мозг уже смирился с потерей. А сердце до конца не приняло произошедшего. Борьба ума с сердцем дала странную раздвоенность души. Понимала, что всему, связанному с ним пришёл конец, но ещё по инерции продолжала жить прошлым. С надеждой оглядывалась на высоких мужчин, прислушивалась к голосам, с замиранием реагируя на похожие интонации. После очередного разочарования сжимала глупое сердце в кулак и шла дальше.

Снова дорога. Снова качка. Снова непреодолимое желание выйти и идти пешком. В обратную сторону. Каждая остановка приближала к городу, где ей суждено погибнуть. Широкая низкая корзина с яблоками и виноградом, появившаяся на сиденье в паланкине после очередной передышки в придорожной таверне, не радовала взор.

Наташа достала вязание — хоть такое занятие в утомительной дороге. Из серых ниток в полутьме «сундука» довязывала незамысловатый ажурный узор манишки-пелерины.

Впереди предстоит ещё одна остановка на ночлег в «гостинице». Последняя. Предыдущая оказалась хуже первой. Грязь, смрад, шум. То ли влияла удалённость от города, и хозяева решили, что путники удовольствуются и этим, то ли дела у владельцев шли не ахти. Отдых в ней принёс разочарование.

Желание самой оплатить комнату принесло обратный эффект. Шамси, услышав об этом, бесцеремонно схватил её под локоть, втащил на второй этаж и, втолкнув в покой, пригрозил:

— Ещё раз позволите себе подобную выходку, будете почивать на трухлявой соломе у очага рядом с бродягами.

Она не нашлась что ответить. Вид разъярённого араба и красочная картинка ночёвки у очага в общем зале — щёлкнувшая перед глазами слайдом, — убедили её, что так оно и будет.

В эту ночь она не стала моститься на кривоногий стул у камина. Переместив подушку в ноги, улеглась на кровать валетом, предупредив эксиленца:

— Не разбейте мне лицо, когда будете во сне брыкать ногами.

В спину услышала незлобивое:

— Не могу обещать вам этого, госпожа пфальцграфиня. Заранее прошу прощения.

— Не забудьте выпить кубок молока, — миролюбиво напомнила она. Рана на его подбородке подсохла, краснота спала. Совпадение или нет — неважно. Важен результат.

Невнятное бурчание тайного советника больше походило на проклятие, нежели на благодарность

— Ешьте побольше фасоли, господин ищейка, — не сдержалась она. — Потребление бобов благотворно влияет на иммунную и нервную систему.

— Вы намекаете на мою несдержанность? — развернулся к ней Шамси, блеснув белками глаз. — Не видели вы меня в гневе. — И уже спокойно, назидательно, как выговаривает учитель нерадивого ученика, заключил: — Попрошу вас больше никогда не называть меня ищейкой.

Наташа шумно выдохнула, прикусив язык. Подумала, каким счастьем было бы оказаться в этом времени немой и, желательно, глухой.

— Gad, — пропыхтела она, натягивая одеяло, косясь на оголившуюся грудь араба.

Ожидаемого перетягивания постельной принадлежности не последовало.

Несмотря на частые перепалки друг с другом, мужчина её не раздражал. Призналась, что сама виновата в его недовольстве ею. Портился характер. Из весёлой неунывающей девушки она превращалась в брюзгу и зануду. Дорога и неизвестность выматывали. Маячившая на горизонте виселица пресекла все попытки найти общий язык с тюремщиком. За ней следили, постоянно держа в поле зрения. На привалах стражники следовали по пятам, не давая уединиться.

Вот и сейчас, остановившись на отдых перед прибытием на последнюю ночёвку в таверну, она от усталости и головокружения буквально вывалилась из паланкина. На негнущихся ногах сошла с дороги, осматривая обступивший со всех сторон лес.

Он — осенний и притихший — всегда вызывает грусть. Нежную и светлую, с древесно-бальзамическим ароматом. Природа уже заснула перед наступлением зимы. Яркие блики октября сменились сладкой прелью опавших листьев. Пахнет землёй, пожухлой травой. Пахнет забвением.

Потянуло дымком. Стражники, оживлённо переговариваясь, колдовали над костром.

Наташа вдыхала дурманящую прохладу спящего леса, вслушиваясь в обволакивающую усыпляющую мягкую тишину.

Не оглядываясь, зная, что за ней следит не одна пара глаз, неспешно углубилась в чащу. Пройдя через плотный строй ровных сосен, заметив впереди просвет, направилась туда.

На хрустнувший позади под чьей-то ногой сучок, не обернулась, прислушиваясь к лёгкому шороху мягких подошв по опавшей гниющей хвое.

Почему-то стало жизненно-необходимым достигнуть прогалины, как будто от этого зависела её жизнь. Сердце билось неистово, отдавая в виски тупыми толчками боли.

Человек позади неё, глубоко и ровно дыша, быстро приближался:

— Вэлэри, далеко собрались? — услышала спокойный голос Шамси.

Она, ускорила шаг, сдерживаясь от желания побежать. Только на одном азарте не убежишь. Сильный тренированный длинноногий мужчина нагонит её, даже не сбив дыхание.

— Вэлэри, — тайный советник схватил её за локоть, удерживая, — давайте поговорим.

— Давайте, — высвободив руку, упрямо продолжала двигаться в выбранном направлении, не спуская глаз с полоски света между соснами. Если бы там оказалась река с обрывистым берегом, прыгнула не задумываясь.

Деревья расступились, пропуская пфальцграфиню и её спутника на поляну с прибитой дождями некогда высокой сорной травой.

Девушка разочарованно вздохнула, косясь на гехаймрата. Она постоянно видела его при сумеречном освещении, где он казался слишком темнокожим. При ярком дневном свете он выглядел иначе.

Заметив её пристальный взгляд, араб повёл бровью, слегка нахмурившись, всматриваясь в её лицо. Было заметно, что и его что-то смутило в её внешности.

— Мне казалось, что абассинцы выглядят иначе. Гораздо темнее, — медленно проговорила она, опуская глаза с его тёмного бронзового лица в вырез ворота и вновь возвращаясь к изучению волос и глаз. — Ваши волосы… Они не совсем такие, какими должны быть, а глаза вовсе не чёрные, а тёмно-карие.

Эксиленц взъерошил тяжёлые волнистые волосы, зачёсывая пальцами назад:

— Моя мать была… — усмехнулся краем рта, — …саксонка. — Прищурился, глядя на её реакцию.

Он давно отметил необычный цвет её глаз, но сейчас при ярком солнечном свете, их глубокая сочная зелень притягивала взор. В сочетании с ярким румянцем щёк, алыми чувственными губами и выбившимися из-под низко опущенного капюшона волос с оттенком тёмной меди, пфальцграфиня выглядела завораживающе.