– О, чорт! Да вы не просто психолог, вы – ясновидец! Откуда вы всё про меня знаете?

Гаврилов загадочно улыбался.

– Забавная, выходит, история, – глядя на неё, произнёс он.

– Что за история? – спросила Кристина.

И тут внезапно Н. И., много лет не позволявший себе ни малейшего флирта, сказал:

– Я вам её расскажу, если вы согласитесь со мной пообедать.

– Ну, – Кристина скривила недовольную гримаску, – пригласите меня лучше в оперу.

– В оперу?

– Да. Все зовут меня на обеды и ужины. Посмотрите, какая я стала корова, – она повернулась вокруг своей оси. – А вы позовите меня в оперу! Вы же ходите в оперу? Такой человек, как вы, должен ходить в оперу!

– По-моему, вы к себе излишне критичны, – включаясь в игру, заметил Гаврилов, – у Вас безупречная фигура! Но если вы предпочитаете оперу ресторану, – продолжал он, – то я приглашаю вас в оперу.

– Отлично! Запишете мой телефон? – спросила Кристина.

– Конечно. Диктуйте.

Едва отъехав с парковки, Н. И. позвонил Винниченко и рассказал ему удивительную историю о своей встрече с Машиной-Убийцей.

– Ну и что? – спросил тот. – Скажешь, и это твои шестерёнки? Твой закон низшего порядка?

– Ну конечно! А что же ещё?

– Ну как что? Как что? Мои враги в тюрьме, девчонка жива-здорова, и я, выходит, ни в чём не виноват! Всё разрешилось – а ты так и не поверил! Какое же чудо тебе ещё требуется?

– Никакого. Ты же знаешь, я в чудеса не верю.

– Ну что, как тебе сегодня наши «детки»?

Анна Геннадьевна в сером кимоно с сиреневыми журавлями вошла в гостиную и села рядом с мужем. Прежде чем ответить, он обратил внимание на ее сухие маленькие руки, которые она сложила на коленях. Какой контраст: строгий простой маникюр жены (лак с едва заметным розовым оттенком) и те ноготки, что видел он утром!

Н. И. подумал: «Ну, конечно же, я никогда не стану той звонить! И тем более я никогда не пойду с ней в оперу. Это было бы просто смешно!»

– Детки как детки, – наконец равнодушно ответил он и продолжал с легким воодушевлением: – А ты знаешь, мы с тобой давно никуда не ходили!

– Что значит, никуда не ходили? Мы были в ресторане на этой неделе!

– Но это же всё не то! Ходим постоянно в одно и то же место, как в столовую. Поехали сейчас на свидание! Поехали, выберем что-нибудь новенькое!

Анна Геннадьевна внимательно посмотрела на мужа.

– С тобой точно всё в порядке, друг мой?

– Да, всё в порядке. Собирайся!

– Но я… я совсем не готова… Ты посмотри на меня.

– Ничего, ничего – собирайся, мы едем.

– Ну хорошо, – уступила она, так и не избавившись от ощущения странности происходящего.

Ресторан, который они выбрали, назывался «На даче»; антикварная мебель, потрепанные корешки букинистических изданий, раструб граммофона, угол фортепиано, неожиданно выступающий из полумрака, и клетка с канарейкой должны были создавать атмосферу советской дачи, принадлежащей партийному работнику или деятелю культуры.

В заведении было безлюдно. Гаврилов с женой выбрали стол под оранжевым абажуром, подальше от голосистой канарейки, и заказали ужин.

– Как прошёл твой доклад? – спросил Н. И. у Анны Геннадьевны.

– Ах, доклад! – оживилась она, – Нет, ты… ты представляешь!..

И она начала увлечённо рассказывать мужу о конференции, а он кивал в ответ, делая внимательное лицо, из-за чего и пропускал мимо ушей половину истории.

– Ну, а как твой день? Как ты… как ты провел занятие вместо меня? – спросила Анна Геннадьевна, заканчивая свою историю. – Ты же мне так ничего и не рассказал, друг мой!

– Ммм… Ты знаешь, – ответил он, – мне особенно-то и нечего рассказывать по большому счету. Единственное открытие, которое я сделал для себя, общаясь с твоими студентами, так это то, что им наплевать на политику и государственное строительство. На нас вот гораздо сильнее давила пропаганда. Но как это ни парадоксально звучит, именно благодаря ей мы имели пусть искажённое, но представление о ситуации в стране и мире. Кроме того, пропаганда вызывала и обратную реакцию. Зная, что нам активно врут, мы сами искали правду! Старались получить больше знаний… А эти, они, понимаешь, и правды не ищут, и современной пропаганды толком не знают, несмотря на то, что учатся на государственных управленцев!

– Ну, значит, значит, пропагандисты плохо работают, да, они плохо работают, вот и всё, – заметила Анна Геннадьевна. – Ведь основой для пропаганды является идеология, а её толком нет. Да. Её просто нет. То есть её пытаются создать… создать из обломков, но это неправильно. Нельзя строить из обломков. Любому зданию нужен проект…

– Да, вот именно! – подхватил Гаврилов. – Ты сейчас сказала, и я вот что подумал: мы все как будто живем на старой советской даче. Не в доме, а именно на даче.

– Не поняла, что ты имеешь в виду?

– Ну, для нас страна – это такое место, куда мы приехали как бы отдохнуть и как бы совсем ненадолго. Да, кругом сплошной недострой, там крыша течёт, а там и вовсе забор упал, и всё постоянно разваливается, но и чёрт с ним! Пока есть мангал, шашлык, коньяк и милейшие люди вокруг!

Он засмеялся, довольный сравнением.

– Думаю, не все так живут, во всяком случае, нельзя позволять людям так жить, и молодому поколению надо прививать … – начала возражать Анна Геннадьевна, но её прервали.

В зал вошла компания, состоявшая из трёх мужчин и двух молоденьких женщин.

Мужчинам было около пятидесяти, и они принадлежали к той категории внезапно разбогатевших хамоватых людей, которые, оказавшись в ресторане, начинают шуметь, с грохотом отодвигать стулья, бесцеремонно соединять столы и покрикивать на официантов, как на прислугу.

Обычно их появление вынуждает окружающих прекратить собственные разговоры и превратиться в безмолвных наблюдателей. Но Гаврилов не собирался сдаваться. Не спуская взгляда с разместившейся по соседству компании, он сказал:

– А может, новому поколению не надо ничего прививать, может оно на свой лад и право. Будущее, в конце концов, за интернетом, за новыми формами общения, и следом за этими формами придут наверняка другие властные отношения, другая политика. А может, и никакой политики, может какая-то другая форма организации или вообще анархия…

– Тебе не кажется, что ты слишком круто сейчас изменил свою точку зрения? – спросила Анна Геннадьевна. – Только что упрекал молодежь в аполитичности, а теперь – оправдываешь…

– Дело не в осуждении или оправдании. Я просто пытаюсь встать на их точку зрения. Быть в одной плоскости, а не смотреть свысока.