К утру он как-то незаметно улетучился. Выспаться сержант,как легко догадаться, не смог совершенно. День прошел кое-как, в обычныхзаботах командира отделения в только что взятом неприятельском городе.

Ночью сержант добровольно напросился в караул, сославшись набессонницу и на то, что выспался днем.

С темнотой мадьяр опять возник неведомо откуда.Повернувшись, сержант обнаружил его прямо перед собой. На бледной рожепоявились темные пятна, как и следовало ожидать, кожу еще больше свело, так чторот кривился в застывшем оскале – одним словом, мертвец прошел следующую стадиюразложения.

И, пока сержант прохаживался вправо-влево – шагов двадцать водну сторону, шагов двадцать в другую – венгр таскался за ним, как приклеенный.Все так же тянул свое дурацкое «хыр-хыр-хыр», придвигаясь почти вплотную, но некасаясь. Он вовсе не был полупрозрачным видением, он выглядел вполне реальным,разлагающимся помаленьку мертвецом – только этот мертвец вместо того, чтобылежать смирнехонько, вторую ночь таскался за тем, кто его застрелил, чуть ли ненаступал на пятки…

Сержант уже не боялся. Он попросту был злой, как черт.Раздражало его как раз то, что покойник ничего не предпринимал – не пыталсясгрести за горло окостеневшей рукой, не проявлял никакой агрессии, вообще неприкасался. Торчал рядом, таращился неотрывно и тянул свое «хыр-хыр-хыр».

Под утро он опять как-то незаметно пропал.

На третью ночь снова заявился, пристроился к лежащему, ещеболее обезображенный, еще сильнее воняющий… В эту ночь смертельно уставший сержантсмог все же уснуть. Спал урывками, видел короткие, какие-то дерганые сны.Просыпался то и дело, вдыхал трупную вонь, слышал хорканье… Проснулся срассветом совершенно разбитый.

Поделиться своим несчастьем он ни с кем не решался. Кто быему поверил? Никто ведь, кроме него самого, ночного гостя не видел. Деватьсябыло некуда – они так и обитали в том складе. Краем уха сержант слышал,конечно, что подобных гостей испокон веков отгоняли молитвой либо наговорами –но, человек сугубо атеистический, он не знал молитв. И уж тем более наговоров.Вырос он в небольшом уральском городке, в рабочей семье, не имевшей никакихродственников в деревне, а ведь давно известно, что в городах знатокизаговоров, наговоров и прочей чернокнижной премудрости попадаются крайне редко,если они и есть, шифруются надежно. В деревне таких, ходили слухи, вроде быпобольше, даже несмотря на двадцать с лишним лет Советской власти – но непоедешь же в деревню их искать, даже если возникла такая житейскаянеобходимость…

Одним словом, сержант превосходно понимал, что совета,помощи и поддержки ему отыскать негде. Не к политруку же идти, не жаловаться,что убитый им фашистюга вопреки твердым установкам марксистско-ленинскогомировоззрения три ночи подряд не дает покоя некрещеному советскому воину,кандидату в члены ВКП(б)… Вряд ли политрук мог бы чем-то помочь.

Хорошо еще, на четвертый день их подняли по тревоге ипередислоцировали в другой городок, километрах в десяти западнее. Вот тамчертов мадьяр уже не появлялся. Никогда.

Сержант клялся и божился, что все с ним произошло на самомделе. Больше всего, даже спустя многие годы, его бесило то, что он не могпонять: почему вдруг? Ему и до того венгра приходилось убивать врагов, да и послена его счету появилось еще с десяток – но ни один из них, ни до, ни после, нетревожил по ночам.

А вот этот усатый фашистюга, чтоб ему ни дна, ни покрышки,отчего-то повадился беспокоить по ночам, и объяснения этому решительно неимелось. Ни материалистического, ни какого-либо иного. Случилось так однажды, воти все…

Весной сорок пятого наш артиллерийский полк действовал вВосточной Пруссии.

Однажды мы разместили пушки в саду какого-то поместья. Всеобитатели дома давно сбежали, там не было ни души. И мы, несколькоофицеров, пользуясь свободной минуткой, пошли посмотреть дворец. Не из одноготолько любопытства – неизвестно еще было точно, пойдем мы дальше илиостановился там на какое-то время. Следовательно, нужно было посмотреть, как игде разместить личный состав в случае второго варианта.

Дворец был трехэтажный… Впрочем, следует оговориться: это тогданам, молодым – кто из деревни, кто из коммуналки – дом казался самым настоящимдворцом. Впоследствии я просматривал книги, смотрел фильмы… Теперь-то можно суверенностью сказать, что никакой это был не дворец, просто-напросто среднейруки особняк. Возможно, хозяин был даже не титулованным, не генералом. Помещик,и не самый зажиточный.

Но тогда мы впервые оказались за границей, ничего толком невидели, и дом нам казался дворцом. Кто-то припомнил слова Остапа Бендера:предводитель команчей жил в пошлой роскоши…

Быть может, и не было там особенной роскоши, но, в любомслучае, трехэтажный домина был обставлен с размахом и на совесть: стариннаямебель, картины, всякие безделушки… Комнаты мы осматривали бегло, а вот в залена втором этаже надолго задержались.

Нашлось на что посмотреть. Сразу становилось ясно при всейнашей тогдашней неотесанности, что это был зал охотничьих трофеев, причемнакопленных еще хозяйскими предками. Стояли там и чучела, на стенах виселиголовы – олени, серны, еще какая-то животина – было много охотничьего оружия, втом числе и очень старого. Вплоть до кремневых ружей и пик.

А вдоль двух стен тянулись аккуратные, красивые стеклянныевитрины в железной отделке. Там уже лежали не чучела и головы, а черепа: каквсевозможных оленей и быков, судя по рогам, так и хищников – уж их-то по клыкамс травоядными не перепутаешь…

Кому-то пришло в голову, что объяснение тут простое. Чучеласо временем портятся, мех с шерстью рано или поздно придут в негодность, вотхозяин в своем домашнем музее и оставил от трофеев его дедов-прадедов одничерепа. Уж черепа-то – надолго.

Так и оказалось. Над каждым экспонатом была приспособленааккуратная бронзовая табличка, фасонная, затейливая, и на ней было что-топодробно изложено по-немецки, причем, естественно, готикой. Прочитать мы ничегоне смогли. Немецкий все знали с грехом пополам на разговорном уровне – сотнясамых необходимых слов, а то и поменьше. Профессионального знатока, переводчикасреди нас не оказалось. А готический шрифт – штука весьма заковыристая.Если тебя не учили его понимать, ни за что не догадаешься, какая это обозначенабуква. Иногда дело было в самых мелких отличиях.

Но даты там были обозначены нормальными, арабскими цифрами.На каждой табличке. Тут уж никаких загадок. Число, месяц и год. Иногда, впрочем– только месяц и год, а иногда – только год. Видимо, деды-прадеды не всегдавели подробные записи, ограничивались годом.

Так вот, там попадались даты из девятнадцатого века и дажеиз восемнадцатого. Мы догадались правильно. За двести лет любое чучело придет внеприглядный вид, гораздо рациональнее вот так вот положить в витрину череп…