— Ты хочешь меня убедить, что это всё была одна такая длинная-предлинная игра в размолвку, а сейчас мы её разом закончим. Фишки в стол, конспекты порвать, выпить вечерком чашку кофе и всё забыть? Никто не выиграл, никто не проиграл? Так?

— Не знаю… к чему ты клонишь?

— Так не бывает, Мари! Ты знаешь, что меня особенно гложет последние недели? Не знаешь. Отчего мы всё ещё вместе?!! Так не бывает, любовь проходит или решает хоть часть проблем одним своим существованием! Полный бред…

— Погоди.

— Погоди? Сколько ещё лет мы могли бы вот так существовать, — мне показалось, что, произнося это слово, я сумел различить на вкус тот яд, который был в нём разлит, — законсервированные в собственной глупости? Я так устал, Мари, любить тебя только там, посреди Промзоны, вдали от тебя самой…

Задумчивое её молчание продолжалось несколько долгих минут, я же всё это время мучился одним — собраться с мыслями, вернуть ускользающую линию диалога в нужное русло.

Она знала причины моих терзаний, на большинство вопросов — знала ответ, так зачем же?!! Хотя… она же и ответила на этот вопрос.

— Хорошо. Слушай.

И я стал слушать.

— Скоро на всем предстоит пережить важнейшее событие в нашей жизни. Каждому предстоит, без исключений и скидок на душевное состояние. Ты знаешь, что я имею в виду, кому, как не тебе — в первую очередь. Для многих проблематики-то такой не существует, но для меня этот… Последний Полёт, я ещё не определилась в своём к нему отношении. От этого, с моей стороны, всё и происходит. Я много думала над этим, наблюдая со стороны за твоим рвением, за твоей горячностью, с которой ты доказываешь свою правоту. И всё не могла понять, что же такое есть в этом Полёте, что заставляет людей забывать обо всём на свете, заставляет отринуть все другие императивы, оставить в душе только жажду этого Полёта. Стремление к неведомому… если бы это хоть раз промелькнуло в твоих словах, я бы ещё сто раз пересмотрела свои взгляды на всё это, но такого не было! Я люблю тебя, ты — мой, по-настоящему, единственный мужчина, но я не могу отделить тебя от твоих взглядов на жизнь, они чересчур важны для остальных жителей этого маленького мирка, ты сам чересчур важен для своих собственных целей. Ты — Действительный Пилот, я не могу забыть этого, но вместе с тем не могу и не хочу разбивать нашу любовь.

Наша любовь… я и сам задавался порой вопросом, что же она такое.

— Твоя боль, я чувствую её каждую секунду, она для меня как нож по и без того кровоточащему сердцу. Боль от сожалений, боль от страхов, боль от непонимания, что же происходит. Но я однажды согласилась с ним, когда он предложил мне с тобой пока не поговорить… не знала, что это продлится так долго, но теперь уж ничего не поделаешь.

Боль… если она и вправду чувствовала то же, что и я, то отчего эти намёки? Отчего монолог, который хотел стать если не покаянием, то уж признанием — точно, превратился в очередную цепь загадок? При слове он у меня задрожали колени и невыносимо заныло в затылке.

— Не спрашивай, кто такой он, ты знаешь ответ на этот вопрос, поверь мне, стоит лишь заглянуть поглубже в собственное «я», ты сразу его там обнаружишь… мои же слова — это только мои слова, для любого другого человека они так и останутся бессмысленным набором звуков, даже для тебя… это нужно чувствовать, так как это нельзя познать.

Я был готов согласиться на что угодно, лишь бы она не останавливалась, продолжала говорить.

— Вот я и следую старому уговору, чувствуя, что по-другому нельзя. Просто просыпаюсь утром, когда тебя уже нет, и напоминаю себе, что другого пути не будет, времени ведь без того осталось так мало…

«Уговор». Вот слово, которое я хотел услышать. Насколько же должна быть сильной уверенность в необходимости этого уговора, чтобы жить вот так… Мне было легче все эти полгода, гораздо легче. Я плыл по течению, лишь изредка прилагая усилия против несущего меня куда-то потока. Мари же не могла и этого, не имела, в её понимании, права. И, к тому же, она сама и была тем добровольным спусковым механизмом, который всё и начал. На её месте, как бы я смог так жить? И смог бы вообще?!

— Нужно идти до конца, иначе мы так и расстанемся, чужие, скорбящие… как те гости на Церемонии Прощания. Я не хочу этого, слышишь, да уже и не только просто не хочу…

Что-то ещё. Тот непонятный мне третий фактор в наших взаимоотношениях, не загадочный он, тот был, в моём тогдашнем, да и остался в теперешнем понимании лишь посредником между реальностью и нашими мыслями. Это помимо всего остального, но и того — уже не мало.

Нет. Так не получится. Требовался фактор более реальный, физически ощутимый, как она или я. Наитие, по-другому и не назовёшь.

Что бы там ни было, её следующие слова я угадал.

— Милый, тогда, когда вы двое устроили безобразную сцену у нас дома, я размышляла, не бросить ли всё, не ответить ли взаимностью другому человеку, с которым мне было бы настолько проще… Но нет, я не имею такого права, так как это тоже одно из моих старых соглашений, пускай с самой собой. Я беременна.

Мир пошатнулся и рухнул, я никак не мог прийти в себя, стоял и хватал горлом воздух, ставший в одночасье мёртвым и густым, как кисель. Дышать им было невозможно.

А перед глазами всё плыли картины из того видения, пришедшего ко мне посреди густого первозданного леса. Она и я, сплавленные воедино взаимной нежностью, лаской, неугасимой жаждой обладания любимым человеком. Вот так должно быть зачато наше дитя! И другое, совсем другое воспоминание… та, последовавшая за моим возвращением ночь вызывала во мне теперь столько омерзения, горечи, обиды…

— Всё настолько не так, как того хотелось… Мари… отчего так плохо? Кругом одна безобразная пелена отвращения…

Удивительно, но в её глазах засветилось понимание.

— Ты тоже видел этот сон? Где мы вдвоём?!

Значит, я опять не одинок. Всё-таки.

— Да, Мари, да, милая моя… теперь мне всё кажется таким… горьким. Давай считать нашего ребёнка плодом той ночи, я не хочу думать иначе.