Мы шли, обнявшись, по тихим улочкам, сопровождаемые только лёгким эхом собственных шагов, два человека, которым осталось провести ещё целых полгода вдвоём на этой планете, два человека, которые раз и навсегда договорились, что их собственные тайны больше не должны касаться взаимоотношений, в которых теперь появился третий человек. К моей нежданной радости этот третий был совсем не тем, кого я до того времени подозревал.

Мари, я обращаюсь к тебе сквозь годы, что нас разделяют, прошу тебя, ласковая моя, сильная моя, мудрая моя…. Прошу одного — прости меня.

За то, что я не видел твоей слепоты, наивно почитая лишь себя живущим во тьме. За то, что не видел твоего одиночества, какое бывает только у пророков из старых легенд, отправленных торить свою тяжкую тропу под палящим светилом, пускай твои пророчества и оказались всего лишь мистерией миража, сильно поблекшего от беспрестанного использования. Ты казалась мне такой сильной, такой мудрой, такой… взрослой, я не мог усомниться в том, что всё это — твоё, я слишком сильно любил тебя.

Мари, девочка моя, нас разделяет море слёз и пустыня несбывшихся надежд, но, прошу, не отказывай в прощении тому, кто тяжкой пружиной ворочается сейчас посреди кромешной ночи.

Я не сумел перейти треклятую черту, за которой держало меня наше общество, я не смог понять, с чем на самом деле играю, с какими силами идёт борьба у меня в душе, я недооценил себя, я недооценил тебя… Я не понял ничего. В этом мой грех, в этом моё поражение. Никак не в тебе.

Сколько ни твердил я тогда, что нет ничего во всём этом сумасшествии более важного, чем твои цели, твои мысли, твои метания… я слишком увлёкся идеей о собственной беспомощности. И — в результате — опоздал.

Именно слабость, именно слепота и именно усталость, породившие всё то, что случилось потом… они же и позволяют мне надеяться, что ты и в самом деле меня простишь… там. Далеко. Где мы будем вдвоём.

Почти как в тот невероятно скорбный для меня день.

Мир рвался в бездну.

Мы — нет.

Это действительно было похоже на абсолютную идиллию. Вместе мы становились счастливой парой, без задних мыслей наслаждающейся обществом друг друга, улыбающихся, считающих каждый поцелуй даром небес. Мой дом был средоточием уюта, радости и любви, самым фокусом которой стало наше будущее дитя. Я запретил себе прикасаться к терминалу, она же отныне и всегда на моей памяти встречала меня на пороге, сложив ладони на животе в особом, понятном лишь нам одним жесте. Её непередаваемый жест.

К добру ли всё это было… не знаю, ибо невозможно просчитать, что произошло бы в ином случае. Абсолютно верно лишь одно — мы прожили эти шесть месяцев так, чтобы потом Мари было что рассказать нашей дочери. К сожалению, больше я ничего не смог ей подарить. Я даже не знаю, какое имя ей дала моя жена при рождении.

[обрыв]

Часть 7

Меня, в который уже раз, трудно даже сосчитать, снова колотило от происходящего во мне процесса узнавания. Как, порой, было сложно понять, что стоит переступить незримую черту, отделяющую эту маленькую лесную полянку от частокола возвышающихся надо мной деревьев, как воспоминания об этом запросто исчезнут из моей головы. Я присел на корточки и пошевелил ладонью невесомый сугроб осыпавшихся цветочных лепестков, по какой-то причуде природы выросший на совершенно голом месте.

Спешить было некуда, он ещё не явился, да, к тому же, я знал по опыту прошлых посещений этого места, что пребывание здесь, сколько бы оно ни длилось, останется тщательнейшим образом незамеченным всей той кучей народу, что фигурировал вокруг меня там, в пределах Белых Стен. В этом была доля и моих стараний, но в последнее время они носили чисто декоративный характер, всё равно никому и никогда не придёт в голову проверять Действительного Пилота. Я это знал наверняка.

Вокруг было удивительно прекрасно даже для этого уголка утончённой, природной красоты. Словно это сама поляна, даже без своего хозяина, пыталась в последний раз преподнести мне всё, на что она была способна. Я стряхнул душистые лепестки с коленей обратно на землю и резко выпрямился. Да, в последний раз, и мысль это именно моя, пора было заканчивать этот затянувшийся спектакль, разыгранный с нашей помощью. Каковы бы ни были его истинные цели, теперь им стоило потесниться, уступив место нам с Мари.

«Эк тебя сегодня разобрало».

Вот и он.

«Вам прекрасно известно, что не сегодня, да и не вчера, пожалуй».

«Договорились. Да ты не стой, присаживайся, землица сегодня мягкая».

«Некогда присаживаться, ваших обычных разглагольствований на общие темы в этот раз, уж простите, не будет. Меня дожидается…»

«Неужто работа?» — в этом бестелесном голосе сейчас, кроме обычного сарказма, чувствовался искренний интерес.

«Жена. Которая ждёт моего ребёнка. Какие ещё будут вопросы?»

Я действительно не знал, куда бы половчее выплеснуть накопившуюся за полгода в душе агрессию.

«Погоди, не кипятись. Вот оно, значит, как… единственное, что я в вас, людях, никогда не понимал, да уже и не пойму, наверное».

«Быть может, в таком случае мы обойдемся без очередного обсуждения этого вопроса?»

«Злишься… быть может, правильно злишься. Хорошо. Сыграем сегодня, в виде исключения, по твоим правилам. И мне будет что узнать о тебе, да и ты… похоже, решил сегодня прояснить несколько беспокоящих тебя вопросов. Скажу заранее, — оборвал он меня, когда я только открывал рот, чтобы вставить реплику, — я буду говорить абсолютную правду, но только в пределах моих лингвистических способностей и познания вашего языка. Большего, я надеюсь, ты от меня не станешь требовать».

Я кивнул, не то подтверждая этим согласие с его словами, не то вторя своим мыслям.

«Я хочу знать не так много, как вы можете предполагать. Мне нужна только максимально ясно выраженная цель некоторых ваших поступков, а именно, тех, которые касаются меня и Мари».

«Хм, не так уж мало, если учесть факт, что тебе такое приходит в голову впервые с начала нашего знакомства».

Меня поразила резко изменившаяся его фразеология, да и сам голос теперь звучал чётче и яснее, будто его источник находился на этот раз гораздо ближе.

«Если вы…»

«Да погоди ты. На самом деле ответ на твой вопрос лежит не так глубоко под горизонтом твоего видения происходящего. Ты ведь спрашиваешь об этом, хотя и знаешь, что забудешь