Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ураев попросил Любу купить на рынке эту крольчиху, чтобы попробовать положить с ними в постель. Сначала Любу передернуло от такой мысли, но она не подала вида и согласилась — в конце концов, известно для чего разводят и продают кроликов. Может быть, это как-то облегчит его проблемы, и ему не придется больше убивать женщин, чтобы увидеть их кровь.
Пушистую тихую крольчиху положили в постель, подстелив по нее широкую полиэтиленовую пленку, потом легли сами по обе стороны. Ураев стал тереться животом о кроличий мех, и Люба увидала, как он стал возбуждаться. Это ее сначала обрадовало, но одновременно испугало, и даже вызвало подобие ревности — сама она была ему уже не нужна. Но все-таки он протянул к ней руку, потянул к себе ближе, начал распаляться, и она ощутила своим бедром бедного теплого зверка между ними. Она хорошо знала, как это бывает с ним во время секса. Но в этот раз он еще стал выгибаться, потом вдруг начал шарить рукой внизу на полу, схватил там приготовленный нож и занес его над кроватью. Люба, испугавшись, откинулась в постели назад и в сторону. Нож ударил крольчиху сбоку в живот, и зверек пискнул, дернулся, но другая рука Ураева прижала его к постели, а нож полоснул по брюшку вниз, вываливая оттуда внутренности на подстеленный полиэтилен. Ураев сразу бросил нож на пол, свободную руку запустил в распоротого зверька, и начал пальцами теребить его внутри, и одновременно другой рукой сжимать себе промежность. Люба большего не выдержала. Она вскочила с кровати, выбежала на крыльцо, опустилась там на ступени и закрыла глаза.
Уже светало, когда из-за утреннего холода она вернулась в дом, Ураев спал, рядом с ним в луже крови лежала растерзанная крольчиха. Люба, взяла полиэтиленовую пленку за углы, завернула кровавое месиво, и вынесла его в сени. Вернулась в комнату и, продолжая дрожать от холода и нервов, накинула на себя старый ватник. Лечь обратно в кровать она не смогла, вышла опять на крыльцо и там снова села. Не было у нее ни мыслей, ни чувств, ничего не хотелось, все было безразлично. Было только очень жалко мертвую растерзанную крольчиху, которую она привезла в электричке, потом играла с ней, кормила морковкой. Теперь надо было как-то поступить с этим тяжелым полиэтиленом свертком. Мысль о том, что можно было бы мясо поджарить и съесть, сразу вызвала у нее приступ тошноты. Надо было закопать это где-нибудь здесь, и поскорее, чтобы убрать скорее с глаз. Люба взглянула на дальний заросший бурьяном угол участка, у забора, на границе с лесом, и она сразу вспомнила, что Ураев просил ее туда не ходить и не смотреть, что там. Она туда и не ходила, только один раз прошла мимо и взглянула краем глаза. Там, у забора, среди бурьяна была видна раскопанная в нескольких местах земля, похожая на три свежих могилы.
16. Новые кресты
На следующий день рано утром я позвонил следователю Седову. Он был уже в курсе, что Кашин назначил его провожатым по моим «вылазкам», как тот выразился. Я объяснил моему новому опекуну мое желание — ехать в следственный изолятор и допрашивать «лотерейщика», — и подчеркнул, что это срочно, и Кашин мне это разрешил. Поэтому текущие дела ему пришлось отложить, и мы договорились встретиться через полчаса. На допрос «лотерейщика» предстояло ехать в «Новые кресты», загород.
«Новые кресты» недавно построили на смену печально известной исторической достопримечательности Питера, — тюрьмы почти в центре, на берегу Невы, всем известной еще с позапрошлого века, как «Кресты». То были два тюремных здания, каждый из перекрещивающихся блоков с единственным входом-выходом. Их закопченные кирпичные стены помнили всю изнанку истории города и страны.
Сев в мою машину, Седов сказал:
— Ничего нового, Николай Иванович, вы от него не добьетесь. Напрасная это затея. Теряем только время.
Всю дорогу, почти час, мы ехали молча. Я продумывал все возможные варианты и уловки при разговоре с «лотерейщиком», но не хотел ими делиться раньше времени.
Снаружи и даже внутри следственный изолятор «Новые кресты» выглядел, как санаторий. Но это были тоже «кресты», современная копия «Крестов» на Неве, дряхлых и напитанных за два века болью и тоской. Здесь же все было светлое и чистое, даже имелись движущиеся пешеходные ленты в коридорах, как в аэропортах. Но при нас они не работали, и мы долго шагали мимо чистеньких светлых дверей камер к назначенному нам кабинету. Конвоир и подследственный нас уже там ожидали.
Когда сели за стол, и конвоир вышел, я внимательно рассмотрел серийного убийцу — такого человека, или «нечеловека», я видел впервые. Всего по нескольким нервным движением его рук, головы, шеи я понял, это слабовольный, всегда и везде, куда бы он ни попадал в жизни, сразу падавший на дно любого общества, а теперь еще испуганный и сломленный отчаянием.
— Вы мой адвокат? — спросил он, и нервно повел шеей.
— Нет, еще круче. Я ваш депутат. Проверяю, все ли тут по закону, и как положено.
— Я уже все рассказал, ничего не утаил. Не сам я это придумал, не сам! Меня другой на это подбил! С вами же следователь, что вчера меня допрашивал, я все ему рассказал, ничего больше я не знаю. Скажите, меня могут помиловать?
— Нет.
— Но ведь я не умру?
— Пока нет. Где ваш напарник?
— Валя? Где-то в Польше, не знаю, я не видел его после зоны, мы даже по телефону говорили всего несколько раз, все только по интернету, и деньги он переводил мне по цифре. Мне могут разрешить свидание?
— За что?
— Не знаю…
— Он звонил или вы звонили?
— Я звонил всего раз, и только когда начали той лотереей заниматься. Потом он мне это запретил.
— С какого телефона? С того, который у вас изъяли?
— С него, с него. Там и номер его остался, можете проверить, всего раз я звонил.
— Кого на свидании хотите увидеть?
— Сестру родную. У меня больше никого нет. Она меня вырастила… мы не виделись несколько лет… я ее очень ждал… — его губы задрожали. — Нам бы с ней свидеться… Вы депутат, вы это можете. Пожалуйста, прошу вас!
— Она в заключении.
— Вернуться должна скоро, она мне писала — может, через месяц. Я буду еще здесь, до моего суда. Пожалуйста! Хотя бы на пять минуток…
— Можно. Без проблем. Ее доставят на ваш суд,