пожилом возрасте он часто бывал буйным, давно нигде не работал, денег в доме, кроме его пособия, не было, да и это он пропивал. Кончилось все ограблением им винного магазина в компании с бомжами, судом и его заключением, ставшим для него бессрочным. Через несколько месяцев он был убит там в драке. Это они узнали, когда мать вызвали в отделение полиции, передали под расписку свидетельство о смерти мужа, объяснили, что он был убит, ведется следствие, и ей будет позже извещено о результатах. Ничего больше об отце они не узнали, потому что даже не интересовались этим. Мать окончательно переселилась на дачу, Люба осталась одна в их запущенной «двушке», бросила школу, но проработав с месяц продавщицей, бросила и это, и пошла на панель.

На улице, она легко сумела получить себе «нишу» — садомазохизм. Она предлагала любителям извращений не только широко известную роль «хозяйки» с плеткой, приковавшей за руки к кровати партнера, и разыгрывающей истязание. Она предлагала другое, что ей и самой неожиданно понравилось. Она была готова за деньги сама стать рабыней у партнера и испытывать от него самую настоящую боль, от которой могла даже «искренне» закричать. Она была некрасивой, худенькой, ее никто бы не выбрал, сравнив с подружками, но то, что она обещала, не могла дать ни одна из них. Самое неотразимое, что было в ней, — она не разыгрывала свою страсть, — ей само это нравилось под наркотиками. Она позволяла сечь свои ягодицы плетками, связывать себя веревками, чтобы они глубоко и больно впивались в нее, пережимать себе груди петлями, и чуть ли ни подвешивать себя за них, пережимать соски зажимами, зажигать над гениталиями свечи, чтобы с них капал расплавленный воск. И все это с неподдельным интересом и удовольствием, которые распаляли клиента еще больше. Люба готова была на любую новинку, предлагаемую клиентом, но только чтобы без крови, и чтобы никаких следов потом не осталось.

Наркотики ей охотно давали сами клиенты, но позже она и сама стало их покупать, а позже и приторговывать ими. У нее всегда они были с собой — для клиентов и изредка для себя — амфетамин, гашишь, эксатази. Из-за них она чуть не попала за решетку год назад. Всех девочек с улицы тогда неожиданно отловили и замели в местное отделение. И это, несмотря на то, что их «папа» исправно платил местным ментам, и все было до этого тихо. Но кто-то что-то потребовал, или проверил, или появились новые лица, и прошел этот шмон. У Любы нашли в сумочке несколько доз, совсем немного, но, главное, разнообразных — явно на продажу, — и возбудили дело. Пошли допросы, угрозы, обвинения, довели дело до суда, но Любе повезло — для первого раза ограничились условным сроком.

После первого с ней знакомства Ураев стал ее постоянным клиентом. У Любы все клиенты были какими-то странными и ущербными, она к этому привыкла, но этот был красавец, мускулистый и крупный. Но в первый же день она поняла, что с ним что-то не так. С сексом у него совсем ничего не получалось. Она чувствовала и видела, что он почти не возбуждался, когда она раздевалась и принимала свои обычные позы, как будто чего-то ему не хватало, как будто «мотор» у него сразу глох. Первый раз она намекнула ему попробовать причинить ей какую-нибудь боль. От начал ее мять и тискать, пальцами впиваясь в ее плоть, и она даже вскрикнула от неожиданности. Тем не менее, она сразу ощутила, что ей это тоже приятно, даже через боль, и она разрешила ему продолжать, и стала от него вырваться, только когда почувствовала, что еще чуть-чуть, и он ей что-нибудь сломает или порвет. На этом все тогда и закончилось. Но как только он ее отпустил, так сразу весь будто обмяк, все в нем остановилось. Она попробовала его возбудить руками, но ничего не получалось. И только когда он начал опять больно мять ей ягодицы одной рукой, а другой начал мастурбировать, так сразу громко задышал, потом задрожал, выгнулся, и, наконец, у него все получилось, он брызнул ей в бедро, потом привстал и омочил ей семенем живот.

После этого он уткнулся ей головой в грудь, затих, и через несколько секунд начал всхлипывать, как маленький ребенок. У Любы тогда сразу пробудилась к нему жалость, она его обняла, начала шептать ему на ухо ласковые слова, успокаивать, как дитя. А он, всхлипывая, еще теснее к ней прижимался, как будто ища у нее защиты, несчастный и одинокий. В тот раз Люба впервые и совершенно неожиданно почувствовала к нему любовь, какую-то материнскую, жалостливую и горькую.

Каждый раз, когда они встречались, Люба делала все, чтобы угадать его желания, доставить ему радость, чтобы он опять прижался к ее груди, как ребенок, и всхлипывал, а она бы лежала и гладила его, успокаивала и жалела, рассказывая, что все хорошо, все у него получилось, и он молодец, он такой красивый, сильный, ему не нужно плакать, она его любит и никому никогда не отдаст. Для нее это были самые радостные минуты, лучше всякого секса. Однако каждый раз она чувствовала, что ему по-прежнему чего-то не хватает, и он знает что, только не решается ей сказать.

Люба увидела, как он убил женщину только один раз, зато рядом с ней, ее подругу, но получилось это случайно. Они были уже несколько месяцев знакомы, она уже не остерегалась его, как других клиентов, возила его к себе домой, и они встречались через день. Один раз поздно вечером он забрал ее с улицы, как обычно, на своей машине, и она села рядом с ним, но он не тронулся, а смотрел в окно на ее подружку, тоже стоявшую у дверей бара. Заметив его внимательный взгляд, Люба почувствовала укол ревности, но промолчала.

— Слушай-ка, заберем ее с собой, — вдруг сказал Ураев.

— Зачем?

— Заберем. Пожалуйста. Пересядь назад. Пусть она мне это сделает по быстрому. А ты сзади посмотри на это. Давай?

Люба, молча, открыла дверь и перешла на заднее сидение. Ей это очень не понравилось, было противно, но она стерпела.

— Как ее звать?

Люба назвала имя, тот окликнул ее в окно и рукой пригласил в машину. Подружка села рядом с ним, и они тронулись, через пару кварталов заехали в темный двор и остановились. Ураев молча расстегнул ремень и приспустил брюки. Подружка поняла все без слов и нагнулась к нему под руль.

Люба сначала отвернулась, но потом нагнулась