Но что дадут эти доказательства, даже если их найти? Сорокину передать, что ли? Но это еще не факт, что по уголовному делу возобновят производство. И почему я думаю, что Сорокину так нужны мои доказательства, если у него других дел предостаточно?»

Вахтер пытался вспомнить что-то важное, и Илларион по его лицу видел, что действительно что-то особенное затерялось в стариковской памяти и не так-то просто схватить это воспоминание.

– К нему на работу так никто не приходил. Раз, по-моему, приезжал один паренек… Вот только, хоть убей, не могу вспомнить кто и зачем.

– Не расстраивайтесь, – сказал Забродов. – Со временем вспомните. Оно иногда неожиданно вспоминается, когда мы сами того не ждем. Как озарение находит. Но все-таки кто-то приезжал?

– Да-да, я в этом уверен, – поспешил заверить его вахтер. – Только это было, наверное, недели за две до его смерти. Он тогда поговорил с ним недолго, и паренек уехал.

– Ну, а может, вы припомните, о чем был разговор?

– Если бы! Я бы и следователю все рассказал. А так… Тьфу ты! Дело уголовное закрыли. И никто не хочет браться! Всем все равно!

– Постарайтесь вспомнить! В случае чего, если станут известны какие-нибудь подробности, позвоните мне. – Забродов написал номер своего мобильного на клочке бумажки и передал ее вахтеру. Тот беззвучно пошевелил губами, запоминая номер, и взглянул на Иллариона, как тому показалось, с благодарностью.

– Да и еще, – сказал Забродов. – Клим Александрович, давайте договоримся, что наша встреча конфиденциальна. Если вас кто-то начнет расспрашивать, вы говорите, что родственник приезжал.

Вахтер кивнул; чувствовалось, что для него было лестным доверие и просьба Забродова, как будто и он оказался втянутым в расследование смерти Тихого.

– А в «Хамовники» все равно загляните как-нибудь, Илларион…

Он не договорил и вышел из машины, да и договаривать не требовалось, ибо Илларион его прекрасно понял и сам подумал нечто схожее. Без Тихого «Хамовники» осиротели, и уже никогда они не станут прежними… «Только Аркадий был способен создать такую атмосферу, в которой ты себя чувствовал так, как будто вернулся во времена Толстого. Старик прав, – думал Забродов. – Тот пацан, который сейчас там работает, совсем как робот. Он мало того, что ничего интересного не расскажет, так еще и все впечатление испортит».

Илларион, проездив полдня по Москве, чувствовал себя уставшим и голодным, но, как обычно, то ли забывал, то ли не привык заботиться о себе и потому мог только вспоминать пригоревшую кашу, которая сейчас показалась бы ему не хуже фуагры, – так сильно хотелось есть. «Да какая разница, когда очень голоден, что есть? Иногда выбирать не приходится: и насекомых жуешь, и змею съешь, да и ремень сваришь, если совсем безнадега будет. Это когда еда есть, вокруг столько возможностей, человек начинает капризничать и забывает, что еда – это вообще-то не для удовольствия, а для поддержания энергии. Если бы я в горах так себя вел и брезговал ящерицами, то лежали бы там где-нибудь мои кости. И не ехал бы я здесь сейчас. Но, конечно, предложи мне сейчас кто-нибудь в Москве съесть ящерицу, я, пожалуй, не смогу».

По дороге Илларион купил себе в кулинарии несколько бутербродов, расплатился и быстро назад, в машину. Забродов не любил оставлять свой «бьюик» брошенным. В Москве хоть и много новых дорогих машин, но угонщики не брезгуют и такими, как у него. Раз было дело, поймал одного. Совсем пацаненок обнаглел, во дворе его дома пытался угнать машину. Илларион как раз из подъезда в этот момент выходил; как заметил, так от такой наглости в ступор впал вначале. Тот дернулся и побежал, но разве знал он, что Илларион догонит. И догнал, между прочим, того мальчишку, тот еще отверткой думал его ткнуть, а Забродов его в ментовку сдал.

Вот после того случая Забродов внимательно следил за своей машиной: если уж во дворе перед домом воруют, то где за эту машину можно оставаться спокойным! Съев наспех бутерброды – батон с сырокопченой колбасой, Илларион не то чтобы почувствовал себя сытым, но, что уже был не голоден, – это точно. Позвонил Сорокину. Тот, как назло, не брал трубку. «Наверно, мучает кого-нибудь на допросе, – проворчал Забродов. – Только Сорокин так умеет допрашивать. Все из человека вытрясет, как из мешка мусор. И припугнуть умеет так, что хочешь не хочешь, а расколешься. Только, наверное, если попадется матерый волк, для которого Уголовный кодекс – штука привычная да и опыт общения со следователями солидный, такой и Сорокина пошлет по известному адресу. Волноваться не будет, что срок навинтят. Пусть сам, мол, копает. Работа его такая. А Сорокин все что угодно раскопает. Или почти все, раз иногда обращается ко мне за помощью. Вот и у меня такой момент настал, когда без него мне никак не обойтись».

Тут как раз зазвонил телефон, но какой-то неизвестный номер.

– Вас слушают, – Илларион чуть не ляпнул по многолетней привычке: «Да, товарищ генерал», но вовремя спохватился и напомнил себе, что он в Москве и на пенсии, а не в боевой обстановке и не получает никакого секретного задания, после которого можно вернуться в цинковом ящике.

– Илларион, здравствуйте. Это дочь Тихого Аркадия.

– Здравствуйте, – ответил Забродов, чувствуя, как появляется какое-то ощущение, что ситуация начинает разрешаться как-то сама по себе.

– Илларион, я бы хотела передать вам ключи. Мама отказывается, потому что она боится и не хочет, чтобы кто-то чужой ходил по квартире. Она не верит, что вы сможете узнать что-то такое, что не смогло узнать следствие. А я почему-то верю вам, Забродов. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но все равно верю.

– Спасибо на добром слове. Я постараюсь вас не подвести.

Дочь Тихого продиктовала ему адрес, и Илларион, позвонив еще раз Сорокину и наткнувшись на молчание, подумал, что дозваниваться до Сорокина – бесполезное занятие. Чем терять зря время, он лучше поедет на Джанкойскую и осмотрит квартиру, заодно пообщается и с соседями. «Надеюсь, они не окажутся неврастениками. А то могут и милицию вызвать. Кто его знает, какое у меня лицо. Катя говорит, что как у военного. А что те подумают, неизвестно. Конечно, можно перестраховаться и поехать вместе с дочерью Тихого, – подумал он. – Но стоит ли? Вдруг я что-то найду. Всему миру известно, как женщины умеют хранить тайны.