но Елена Павловна твердо стояла на своем и скорее больше верила в то, что Забродов собирается под благовидным предлогом обобрать квартиру, чем попытается помочь ей разобраться с непонятной смертью мужа. Забродову ничего не оставалось, как удовлетвориться ее рассказом. Вдова Тихого говорила не торопясь, с частыми остановками, сопровождаемыми рыданиями, и на Иллариона, честно говоря, эти рыдания производили неприятное впечатление. Она сообщила, что в тот злополучный вечер решила позвонить мужу и узнать, как он поживает. Илларион не был уверен в том, что она говорит правду насчет цели звонка, но не начинал спорить, опасаясь, что Елена Павловна замолчит и утаит от него важные подробности. Она долго не могла дозвониться и звонила через каждые двадцать минут. Убедившись, что в такое позднее время дома его нет, забеспокоилась и позвонила в «Хамовники», предполагая, что он мог задержаться там. Но вахтер сказал, что Тихий и не собирался ночевать в усадьбе, а с работы отправился домой.

– Вот тогда у меня появилось неприятное предчувствие. Я собралась и поехала на Джанкойскую. Когда я приехала, дверь квартиры была заперта только на нижний замок.

– Нижний замок можно закрыть снаружи? – уточнил Илларион.

– Да. Я, как только зашла в квартиру, сразу же включила свет. В темноте было ужасно страшно, мне казалось, что в квартире кто-то есть. Дальше я… – тут вдова Тихого остановилась и словно собиралась с духом, так как предстояло сказать самое страшное. – Я зашла в зал, и первое, что я увидела, – это были его ноги. Потом на какое-то время я потеряла сознание. А когда очнулась, делала все на автомате, как будто все это происходило не со мной. Вызвала «скорую», милицию. Но было уже поздно.

– Соседи накануне никого не видели на площадке? Вы можете им вообще доверять?

– Доверять? Я даже не знаю. Но для них это, по-моему, было такой же неожиданностью, как и для меня. Наверняка в квартире Аркашу ждали…

И она, закрыв лицо руками, разрыдалась, да так сильно, что Илларион поморщился и неумело принялся ее утешать. Елена Павловна, поплакав какое-то время, словно бы успокоилась и к своему рассказу добавила, что видела записку на столе. Она ее прочла и может приблизительно сказать, что там было написано.

– А где эта записка сейчас? Я могу на нее взглянуть? – спросил Забродов.

– Нет. Записки у меня нет. Ее мне не возвращали. Я даже не знаю, где она может находиться.

– Ясное дело, где. При уголовном деле, если ее только не уничтожили.

– Я помню только, что она была написана почерком мужа. Таким почерком, как бы это лучше сказать, как будто он куда-то спешил. Буквы такие прыгающие, еле разборчивые.

– А что там было написано? Вспомните, Елена Павловна, это может оказаться очень важным.

– Он писал, что устал от жизни и никого не винит в своей смерти. Он просил простить его. Я уже точно не помню.

Забродову вновь пришлось ее утешать. «Странно все получается, – подумал Илларион. – Особенно содержание записки. Я никогда не слышал от него, чтобы он мог устать от жизни. А тут вдруг устал! Когда он мог ее написать? Утром перед уходом на работу, потому так спешил? Но зачем тогда идти на работу, если можно было повеситься сразу? Или вечером после работы? Но куда тогда спешить? Очень странно, очень странно. Сомнений нет, что работали профессионалы. Вот только не воспользовались ли они помощью оборотней в погонах? Как угодно, но я должен осмотреть квартиру».

Поговорив с вдовой Тихого, Илларион убедился, что Тихого убили, причем сделали это с тем профессионализмом, который говорил о том, что Тихий наверняка мешал каким-то серьезным людям. Только кому он мог переступить дорогу? Забродов решил пока повременить с проникновением в квартиру Тихого. Нужно было убедить Елену Павловну в том, что ключи ему необходимы как воздух. Вместо этого он решил пока отправиться в «Хамовники».

Забродов еще не пришел к единственно верному выводу, в его голове были тысячи вариантов случившегося, не исключая самых неправдоподобных. После разговора с вдовой Тихого в душе остался неприятный осадок, и Илларион закурил сигарету, пытаясь избавиться от тягостных впечатлений.

Снег все еще не переставал идти. Илларион стоял под козырьком подъезда в расстегнутой дубленке и походил на жильца этого дома, решившего подышать свежим воздухом. Покурив и обретя спокойствие, необходимое для дальнейших решительных действий, Забродов второй раз за день очистил свою машину от снега, с сожалением взглянул на оставшиеся после знакомства с Катей царапины и вмятину, после чего сел за руль. Им овладело чувство неудовлетворенности то ли машиной, то ли складывающейся ситуацией – он и сам точно не мог определиться.

Дорога была засыпана снегом, о разметке можно было и не мечтать. Илларион ехал по заснеженной тропе с чрезвычайной осторожностью, даже не ехал, а как будто крался.

В «Хамовники» он добирался не меньше двух часов. Ступив на крыльцо усадьбы, Забродов, как всякий культурный человек, так тщательно вытер ноги, как не вытирал, заходя в свою квартиру, после чего вошел внутрь. Иллариону немного взгрустнулось, и он едва не закурил, вовремя одернув себя до того момента, как фильтр сигареты очутился во рту. «Прямо бессознательный рефлекс какой-то, – со стыдом подумал Забродов и спрятал пачку сигарет на всякий случай подальше. – Неприлично как-то получится, если я, ценитель литературы, позволю допустить такую оплошность». По личному опыту Илларион отлично знал, что разговаривать следует не со всеми, так можно все испортить. Бывают такие личности, которые подозревают всех и вся в каком-нибудь преступлении и ничего тебе не скажут, зато каждый дворник в округе будет знать, что здесь такого-то числа появлялся подозрительный тип и задавал очень странные вопросы. Бывает и другая крайность: попадутся какие-нибудь фантазеры, любители почесать языком на общие темы и так загрузят его, что он потом, пожалуй, и не разберется, где правда, а где ложь. А Забродову прежде всего нужна достоверность и полнота информации, чтобы человек, доверившись ему, мог рассказать все начистоту и не забыл упомянуть о том, что показалось ему странным. «Здесь уже наверняка поработал Сорокин и пытал всех своими вопросами несколько суток, – подумал Илларион. – Работа у него такая – всех допрашивать. А мне лучше помалкивать и не афишировать свое прошлое. Узнает кто-нибудь, что я в ГРУ служил, и даже разговаривать не захотят, потому что побоятся.