Думаю, что с помощью одного везения ему не удалось быпродержаться двадцать семь лет. Но первые два года – до мая 1950, когдапроизошел эпизод с Байроном Хедлеем – надеяться приходилось только на везение.

Кроме того, конечно, у него были деньги. Можно было каждуюнеделю распространять между дежурными охранниками небольшую сумму, чтобы они неслишком тщательно обыскивали его камеру во время проверок. Охранники не особоусердствуют в таких случаях: деньги у них в кармане, и пусть себе заключенныйспокойно курит свои сигареты или развешивает картинки. К тому же, Энди всегдабыл паинькой. Тихий, хладнокровный, корректный, он вовсе не напоминал техдебоширов, к которым проверка приходит чаще, чем к остальным, переворачиваетподушки и проверяя канализационную трубу.

Тогда, в 1950, Энди стал чем-то большим, чем простопримерным заключенным. Он стал заметной фигурой, человеком, который умеетобращаться с бухгалтерией. Он оформлял счета, давал советы по планированиювложений, заполнял бланки договоров по займу и аренде. Я помню, как однаждыЭнди сидел в библиотеке, терпеливо прорабатывая параграф за параграфом соглашениео прокате автомобиля с начальником охраны. Он рассказывал во всех подробностях,что в договоре хорошо и что плохо, объясняя непонятные термины и предостерегаяот операций с финансовыми компаниями, которые отличались от сидящих в Шенкеграбителей только тем, что были официально зарегистрированы и признаны. Когдаон окончил, начальник начал было протягивать ему руку для пожатия… и быстроотдернул ее обратно. На секунду он забыл, что находится в тюрьме и имеет дело сзаключенным.

Энди был в курсе всех изменений в законах о налогообложениии ситуаций на рынке акций, поэтому его активность как знающего специалиста непрекратилась после того, как его заперли в каменный мешок, как это могло быпроизойти. Он был полезен для администрации. Поэтому война с сестрамипрекратилась, библиотека росла, и камера по-прежнему была в распоряжении Энди.Он был очень полезным ниггером. Им было выгодно видеть его счастливым.

Однажды в октябре 1967 года простое развлечение, долгоехобби превратилось в нечто иное. Ночью, когда Энди, просунувшись в дыру уже поталию, продолжал крошить стену, молоток внезапно ушел в бетон по самуюрукоятку.

Энди вытащил, возможно, несколько обломков, но он услышал,как другие провалились в полость, гулко ударившись о трубу внизу. Знал ли он кэтому времени, что наткнется на пространство между стенами или же был удивлен?Понятие не имею. Не знаю, была ли у него возможность до этого дня ознакомитьсяс планом тюрьмы. Если нет, будьте уверены: на следующий же день он это сделал.

Тогда Энди понял, что он играет уже не в детские игрушки.Что ставки слишком высоки: его свобода, его жизнь. Даже тогда он не был вполнеуверен в успехе, но идея побега уже пришла ему в голову, потому что именно вэто время мы впервые говорили о Зихуантанезо. Вместо того, чтобы оставатьсяпростым вечерним развлечением, этот лаз сделался его хозяином, если Энди кэтому времени знал уже о канализационной трубе и о том, что она выведена застены тюрьмы.

На протяжении многих лет он беспокоился о своем ключе,лежащем под камнем в Бакстоне. Волновался, что какой-нибудь крутой охранник изновеньких устроит у него тщательный обыск и заглянет за плакат, или что придетновый сокамерник. Все эти вещи действовали ему на нервы на протяжении восьмилет. Все, что я могу сказать по этому поводу: он – самый хладнокровный человекиз мне известных. Я бы просто свихнулся от такой неопределенности. Но Эндипродолжал свою игру.

Он вынужден был мириться с тем, что в любой момент его тайнараскроется, но боги были добры к нему на протяжении всего этого долгоговремени.

Самое забавное, что можно только себе представить, если быего амнистировали. Ведь три дня после того, как решение об освобождениипринято, заключенный проводит в менее охраняемом корпусе, проходя физические,психические, профессиональные тесты. Пока он там, его камеру полностьюосвобождают от вещей хозяина и готовят для нового жильца. Поэтому вместоосвобождения Энди получил бы довольно долгий срок в карцере, а потом поднялсябы по все тем же ступеням, но уже в другую камеру.

Если он вышел на полость в 1967, почему же ничего непредпринимал до 1975?

Точно не знаю, могу лишь кое-что предполагать. Во-первых, ондолжен был стать еще более осторожным. Он был слишком умен, чтобы сломя головуброситься осуществлять свои замыслы и попытаться выйти наружу в восемь месяцевили даже в восемнадцать. Он должен был расширять свой лаз понемногу. Отверстиеразмером с чашку, когда он заказал свою новогоднюю выпивку в тот год. Размеромс тарелку к тому времени, когда он отмечал день рождения в 1968. И уже довольнобольшой ход в 1969, когда начался бейсбольный сезон.

К тому времени он стал продвигаться гораздо быстрее, чемраньше. Вместо того, чтобы измельчать куски бетона и выносить пыль во двор впотайных карманах, можно было просто выбрасывать их в полость. Возможно, он таки делал, а может, и нет, ведь шум мог бы возбудить подозрения. Или, если он ужезнал о трубе, то мог бояться, что падающий вниз обломок бетона пробьет еераньше времени. Канализационная система блока выйдет из строя, что повлечет засобой расследование, и его ход будет непременно обнаружен.

Несмотря на все это, к тому времени, как Никсон был избранво второй раз, ход сделался настолько большим, что Энди спокойно мог проникнутьв него. Почему же он этого не сделал?

Здесь сколько либо обоснованные предположения заканчиваются,и остаются только смутные догадки. Конечно, лаз мог быть засорен внизуосколками стены, и его надо было расчистить. Но эта операция не могла занятьмного времени. Что же тогда? Мне кажется, Энди испугался. Я уже описывал, какпривыкает человек к несвободе. Сперва вы не можете находиться среди этихчетырех стен, затем понемногу к ним привыкаете, начинаете принимать их какнечто естественное… И наконец, тело ваше и сознание на столько приспосабливаютсяк клетке, что вы начинаете ее любить. Здесь вам указывают, когда надо есть,когда писать письма, когда курить. Когда вы работаете, то пять минут каждый часвам выделяется на то, чтобы справить свою нужду. Мой перерыв приходился надвадцать пятую минуту каждого часа, и это было на протяжении тридцати пяти лет.Поэтому единственное время, когда я мог захотеть в туалет, приходилось надвадцать пятую минуту. А если я по каким-то причинам туда не шел, на тридцатойминуте нужда проходила… До двадцать пятой минуты следующего часа.

Возможно, Энди тяготил страх оказаться за пределами тюремныхстен, этот обычный для всякого заключенного синдром.

Сколько ночей провел он, лежа на койке под своим плакатом,раздумывая о канализационной трубе и своих шансах благополучно сквозь неепробраться? Распечатки указали ему местоположение и радиус трубы, но никакнельзя было узнать, что находится внутри – не задохнется ли он, не будут ликрысы настолько велики, чтобы нападать на него, а не убегать, а главное, что оннайдет на дальнем конце трубы, когда до него доберется? Ведь могла бы выйтидаже более забавная история, чем с амнистией: Энди пробивает отверстие в трубе,ползет пять сотен ярдов, задыхаясь в зловонной темноте, и видит крупнуюметаллическую сетку или фильтр на другом конце трубы. Забавная ситуация, неправда ли?