Все эти вопросы постоянно волновали его. И даже если всезакончится благополучно и Энди вылезет из трубы, сможет ли он найти гражданскуюодежду и исчезнуть незамеченным ни полицией, ни фермерами? Даже если все этопроизойдет, и он будет далеко от Шоушенка прежде, чем поднимут тревогу,доберется до Бакстона, найдет нужный луг, перевернет камень… а там ничего? Нетдаже необходимости в таком драматическом развитии событий, как придти на нужноеместо и увидеть вместо луга новый супермаркет. Может все оказаться еще проще:какой-нибудь ребенок, любитель камней, увидит вулканическое стекло, вытащитего, обнаружив ключ, и унесет то и другое в качестве сувениров… да все. чтоугодно, может произойти.

Итак, мне кажется, что Энди просто на некоторое время затих.Что он мог потерять, спросите вы? Во-первых, библиотеку, и потом, привычнуюподневольную жизнь. И любой будущий шанс воспользоваться своими документами иденьгами.

Но в результате он решился, и преуспел. Но действительно лиему удалось убежать, спросите Вы? Что произошло потом? Что случилось, когда онперевернул камень… Даже если предположить, что камень был все еще на месте?

Я не мог описать эту сцену, потому что все еще сижу вчетырех стенах своей камеры, и вряд ли скоро покину Шенк.

Но кое что я знаю. Пятнадцатого сентября 1975 годя я получилпочтовую открытку из маленького городка Мак Нери, штат Техас. Город расположенна американской стороне границы. Та сторона открытки, где полагается писать,была абсолютно пуста. Но я все понял.

Именно там он переходил границу. Мак Нери. Штат Техас.

Вот и вся моя история. Я никогда не задумывался о том, скольдолгой она получится и сколько страниц займет. Я начал писать сразу после того,как получил открытку, и закончил сегодня, 14 января 1976 года. Я использовалуже три карандаша и полную упаковку бумаги. Рукопись я тщательно прячу… Да ивряд ли кто-нибудь сможет прочитать эти каракули.

Ты пишешь не о себе, – говорю себе я. – Ты пишешь об Энди, асам являешься лишь второстепенным персонажем своего рассказа. Но знаете, каждоеслово, каждое чертово слово этого рассказа все-таки обо мне. Энди – это частьменя, лучшая часть, которая обрадуется, когда тюремные ворота откроютсянаконец, и я выйду на свободу. В дешевом костюме, с двадцатью долларами вкармане. Эта часть моей личности будет радоваться независимо от того, насколькостарой, разбитой и напуганной будет оставшаяся половина.

Здесь есть и другие заключенные, которые, подобно мне,помнят Энди. Мы счастливы, что он ушел, но и печальны. Некоторые птицы непредназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистаетсказочными красками, песни их дикие и сладкозвучные. Лучше дать им свободу,иначе однажды, когда вы откроете клетку, чтобы покормить птицу, она простовыпорхнет. И какая-то часть вас будет знать, что все происходит так, как идолжно, и радоваться. Но дом ваш опустеет без этого чудного создания, жизньстанет более скучной и серой.

Вот и все, что я хотел рассказать вам. И я рад, что мне этоудалось, даже если мой рассказ где-то оказался непоследовательным и бессвязным,и если эти воспоминания сделали меня чуть печальнее и даже старее. Благодарю завнимание. И Энди, если ты действительно сейчас на свободе – а я верю, что этотак, – погляди за меня на звезды после заката, набери полную пригоршню песка,брось ее в прозрачную чистую воду и вдохни за меня полной грудью воздухсвободы.

Я никогда не подозревал, что снова возьмусь за своюрукопись, но вот передо мной лежат разбросанные по столу страницы, и я хочу кним добавить еще несколько.

Я буду писать их на новой бумаге, которую я купил вмагазине. Просто пошел в магазин на Конгресс Стрит и купил.

Я думал, что закончил свой рассказ в Шоушенской тюрьмеянварским днем 1976 года. Сейчас май 1977, и я сижу в маленькой дешевойкомнатушке отеля «Брюстер» в Портленде.

Окно открыто нараспашку, и доносящийся с улицы гул машинкажется мне очень громким, волнующим, будоражащим сознание. Я постоянновыглядываю в окно, чтобы убедиться, что на нем действительно нет решетки. Ночьюя плохо сплю, потому что кровать в моем дешевом номере кажется слишком большойи непривычно роскошной. Я вскакиваю в шесть тридцать каждое утро совершеннорастерянный и испуганный. Мне снятся дурные сны, и постоянно возникает чувство,что свобода моя вот-вот исчезнет, и это ужасно.

Что со мной случилось? Я был выпущен из тюрьмы. Послетридцати восьми лет подъемов и отбоев по звонку я оказался свободным человеком.Они решили, что в возрасте пятидесяти восьми лет после долгой тюрьмы я слишкомстар и разбит, и совершенно безопасен для общества.

Я едва не сжег рукопись. Выходящих на свободу заключенныхобыскивают так же тщательно, как новичков, попадающих в тюрьму. А моя рукописьсодержит в себе достаточно взрывоопасных вещей, чтобы стоить мне других шестиили восьми лет заключения. А главное, название города, где находится сейчасЭнди Дюфресн. Мексиканская полиция с удовольствием объединит свои усилия с американской,и я не хочу, чтобы мое нежелание расставаться с записями, которым я отдалстолько времени и энергии, стоило Энди его свободы.

И вот я вспомнил, каким способом Энди пронес в тюрьмупятьсот долларов, и вынес свои исписанные листки точно так же. Дляперестраховки я тщательно вымарал название Зихуантанезо и имя Питера Стивенса.Если записи бы даже обнаружили, я вернулся бы в Шенк еще на некоторое время, ноЭнди бы никто найти не смог.

Комитет по освобождению дал мне работу в большомпродовольственном магазине на Спрус Малл в Портленде. Я стал посыльным. Естьтолько два типа мальчиков на побегушках, насколько известно: мальчишки и старики.Если вы делали закупки на Спрус Малл, возможно, я даже относил вашу корзинку кавтомобилю. Но только если это происходило между мартом и апрелем 1977 года,поскольку именно в этот период я там и работал.

Сперва я думал, что никогда не приспособлюсь к жизни застенами Шенка. Я описывал тюрьму как уменьшенную модель общества, но никогда непредставлял себе, как интенсивно развиваются события и как быстро движутся людив большом мире. Они даже говорят быстрее. И громче.

Теперь мне приходится проходить период адаптации, и он ещене закончился. Например, меня смущают женщины. На протяжении сорока лет я успелзабыть, что они тоже являют собой половину рода человеческого. И вот внезапно яоказался в магазине, переполненном женщинами. Старые леди, беременные женщины вмайках со стрелочками, указывающими на живот и надписью «беби здесь»… Женщинывсех возрастов и форм. Я большую часть времени находился в легком смущении иругал себя за это: «Прекрати глазеть по сторонам, грязный старикашка!»

Другой пример – необходимость отлучиться в туалет иливанную. Когда мне приходило такое желание (обычно это случалось на двадцатьпятой минуте часа по старой привычке) мне приходилось бороться с непреодолимымжеланием спросить разрешение у босса. Одно дело знать, что я могу обойтись безчьего либо разрешения на эти вещи в свободном мире. Другое дело –выработавшаяся за долгие годы привычка доложить о своем уходе ближайшемуохраннику: уклонение от этого правила могло стоить двух дней карцера.