«Скорую» позвонил Валька, потому что Катя так и не смогла нажать нужные кнопки на телефоне: держала трубку в руке, но смотрела только на Ташу. Валька же открыл дверь приехавшей бригаде. Две усталые немолодые женщины с порога спросили: «Где ребенок?» Прошли через квартиру, не останавливаясь, словно зная, где находится ванная. «В скольких квартирах они побывали? Наверное, все возможные планировки знают наизусть», – Валька шел следом, но дверь ванной врач открыла сама и ласково скомандовала Кате:

– Мамочка, несите ребенка в комнату, где мы сможем его осмотреть, – увидев, что Катя не реагирует, женщина в белом халате повторила чуть более настойчиво: – Пожалуйста, выходите. Нам надо осмотреть ребенка. Успокойтесь. Я уже вижу, что девочке лучше. Вы все сделали правильно, теплый влажный воздух помогает в таких случаях. Пойдемте со мной!

Уже через десять минут врачи, подхватив свои саквояжи и оставив на кровати в спальне использованные шприцы и пустые ампулы, собрались уходить:

– Одевайте ребенка и решите, кто из взрослых поедет. Скорей всего, девочку надолго в больнице не оставят, но надо понаблюдать. Обоих родителей взять не можем, – врач упредила Валькин вопрос, – да и смысла нет. Ребенку уже лучше, вы сами видите. Выходите, машина у соседнего подъезда. Документы не забудьте.

Таша действительно пришла в себя: дышала свободнее, лицо чуть порозовело, и взгляд уже не был таким испуганным. Закрыв за бригадой дверь, Валька рванул в спальню: «Надо быстрее одеться, нехорошо заставлять ждать. И надо попросить Катю, чтобы собрала быстренько Ташины вещички: маечки, трусики, памперсы на всякий случай. Пижаму, наверное, надо еще. А еду? Или там дадут?..»

Катя, полностью одетая, стояла рядом с кроватью с бежевым трикотажным костюмчиком в руках. Валька купил его еще в прошлом году, но впору он стал всего пару недель назад, и Таша выглядела хорошенькой до умиления в кофточке с пришитыми к капюшону круглыми пушистыми ушами.

– Как думаешь, костюмчик надеть или лучше прямо в одеяле ее отнести? Я думаю, в одеяле. Так удобнее. Тем более что она задремала, не хочется будить. – Катя не отводила взгляда от дочери, лежащей с закрытыми глазами на огромной кровати.

– Думаю, можно и в одеяле. – Валька растерялся. – Я думал, что я поеду.

– Нет, поеду я. – Катя с усилием выпрямилась, держа Ташу на руках. На плече у нее висела небольшая сумка, набитая до отказа. – Так, кажется, ничего не забыла. Документы взяла, белье тоже, пару баночек пюре… Ты не мог бы открыть нам дверь? А вниз можешь не провожать, я справлюсь. – Уже выходя, она обернулась: – Еду я, потому что тебе пришлось бы слишком долго объяснять в больнице, кем ты приходишься Таше. И мне.

На третий вечер после того, как Ташу выписали, Катя, уложив дочь, пришла на кухню, где Валька ужинал разогретыми блинчиками с мясом. Его целый день не было дома, приготовить он ничего не успел, а в холодильнике нашлись только овощной суп-пюре и паровые фрикадельки, приготовленные для Таши. Не объедать же ребенка?

К блинчикам не хватало сметаны, но он сегодня устал и монотонно двигал челюстями, ощущая лишь тяжесть полупрожеванных кусков, падающих в желудок. Шлеп. Шлеп. Шлеп.

Катя села напротив; как школьница, сложила перед собой руки и стала молча ждать, пока Валька расправится с последним блином. Она не смотрела ему в лицо. Уставилась на свои ладони, крутила на пальце простенькое серебряное колечко с голубым камнем. Вроде он когда-то видел его. Но где? В институте Катя такое не носила. Она вообще не жаловала украшения, уши у нее были не проколоты, и даже кулонов и бус Валька на ней не помнил. Может, поэтому за три года, прожитых в этой квартире, ему не пришло в голову купить хоть один подарок женщине, с которой он спал и считал почти женой? Да черт его знает, почему! Не додумался. Мечтал о том, что однажды наденет Кате на палец золотое обручальное, но покупал носки, белье, ботинки, даже тампоны и прокладки.

Так откуда все-таки это кольцо? Еще утром, когда Валька уходил, его не было на Катиной руке. Он знал это точно, потому что, уже одевшись, заглянул в детскую, где после возвращения из больницы ночевала Катя, хотя на узенькой Ташиной кушетке могла поместиться только боком. Обе спали, и Валька хорошо видел Катину левую руку. Сейчас, глядя на серебристый ободок на Катином пальце, Валька надеялся, что это хороший знак, хотя уже почти уверился в обратном. У женщины, известной ему, кажется, до каждой родинки и последнего волоска, был новый взгляд: внимательный, цепкий, сосредоточенный. Изменились даже движения, стали резкими, экономными, какими-то ухватистыми. Но именно дешевенькое колечко пугало Вальку больше всего, сильнее, чем другие признаки отчуждения. Он отодвинул от себя тарелку с недоеденным блином, опустил руки на колени, сцепил их в замок и стал ждать.

Катя заговорила не скоро. Даже после того, как подняла голову, смотрела будто не на него, а внутрь себя. Несколько раз шевельнула губами, и Валька, приготовившись, сжал пальцы до боли, но она так ничего и не сказала, и минуты потекли дальше, унося с собой последнюю надежду. Через нескончаемые полчаса, час, год Катя откинулась на спинку стула, посмотрела Вальке в глаза и произнесла строго и спокойно:

– Я хочу знать, почему ты оказался здесь. И как я… как мы жили все это время.

Валька внутренне усмехнулся – горько, безнадежно. Она хочет знать? Ладно, он расскажет. Все было очень просто.

Он пришел к ней домой, поговорил с мамой, то есть с Ириной Александровной. Ей требовалась помощь – и он помогал.

Потом Ирина Александровна пригласила на встречу его и Тамару Андреевну и сказала, что доверяет им Катю и ее будущего ребенка и что надеется на них.

Ирине Александровне становилось все хуже, а Валька не мог быть рядом круглосуточно, и Тамара нашла сиделку. А потом Ирины Александровны не стало.

Через несколько месяцев родилась Таша. Валька к тому времени уже жил здесь, сиделка переквалифицировалась в няню, и вдвоем они неплохо справлялись: и с маленькой Ташей, и со спящей на ходу Катей.

Когда Таша подросла, услуги Антонины Антоновны стали не нужны. А Катя и Валька к тому времени стали… ну, как муж и жена.

– В общем, просто жили. – Валька чувствовал себя таким никчемным и уродливым, как никогда раньше. Иначе почему Катя смотрит на него с брезгливым недоумением, как на таракана, выползшего прямо на тарелку? Он покраснел, вспотел и больше всего хотел, чтоб все закончилось – как и чем угодно, но закончилось.

А ведь он мог бы рассказать больше, гораздо больше! Как трудно ему