За час ходьбы мне встретились два сельских жилища, и вкаждом из них я выпил по чашке холодной воды вместе с хозяевами.

Везде было одно и то же: разговоры о райской жизни, вкоторой нет места ни изощренным злодеям, ни ужасным наказаниям, о том, что этонаиболее спокойное и тихое место на всей земле и что здесь рождаютсяисключительно здоровые и красивые дети.

Вот уже много лет разбойники не осмеливаются нападать напутников в лесных чащах… Разумеется, никогда не знаешь, с кем столкнешься, ногород прекрасно защищен от нападений, и вокруг царит мир.

– Вот оно как? И даже на дороге к северу? –спросил я.

Как выяснилось, никто из селян даже не слышал осуществовании дороги на север.

Когда я расспрашивал их о больных, калеках или убогих,ответы были одни и те же: какой-то доктор, или священник, или какой-нибудьорден странствующих братьев или монахинь увозил несчастных в какой-тоуниверситет или какой-то город. Они искренне признавались, что вспомнитькакие-либо подробности не могут.

Я возвратился в город задолго до сумерек – шел, оглядываясьпо сторонам, заходил по пути в каждую лавку и старательно придерживалсяразработанной тактики: вглядывался в каждого встречного так пристально, кактолько мог, но не привлекая к себе излишнего внимания.

Разумеется, я не надеялся, что мне удастся обследоватьцеликом хотя бы одну улицу, но намеревался извлечь из своей прогулки максимумпользы.

У торговцев книгами я наткнулся на старую «Грамматику» и«Историю францисканцев», а также на выставленные для продажи великолепныеБиблии. Чтобы разглядеть книги получше, пришлось вынуть их из застекленныхвитрин.

– Как пройти отсюда на север? – спросил янеприветливого продавца, облокотившегося о прилавок и смотревшего на менясонными глазами.

– Север? Никто здесь не ходит на север, – проговорилон и зевнул прямо мне в лицо. Он был одет безукоризненно, в новую одежду безмалейших следов починки, и носил прекрасные сапоги из кожи великолепнойвыделки. – Послушайте, у меня есть куда более роскошные книги, чемэти, – заявил он.

Я притворился заинтересованным, затем вежливо сообщил, чтопочти все предложенные им издания у меня уже имеются, а потому я не нуждаюсь вих приобретении, и поблагодарил его за внимание.

Я зашел в трактир, где мужчины играли в кости и громкокричали в азарте, как если бы им больше нечем было заняться. А затем прошелсяпо кварталу булочников, который наполняли восхитительные ароматысвежевыпеченного хлеба.

Никогда в жизни я не ощущал себя столь одиноким, проходямимо людей, внимательно прислушиваясь к их любезным разговорам и снова и сноваслыша все те же сказки о безбедном, благословенном существовании.

При мысли о наступающей ночи кровь холодела в моих жилах. Ичто это за загадочная дорога на север? Никто, буквально никто, кромесвященника, даже бровью не повел при упоминании об этой стороне света.

Примерно за час до наступления темноты я оказался в лавке,владелица которой – торговка шелками и кружевом из Венеции и Флоренции – непроявила в отличие от остальных особого терпения к моей склонности бесцельнобродить по городу, несмотря на то что понимала: я человек не бедный.

– Да что вы пристаете ко мне со своимивопросами? – вспылила эта усталая и измотанная женщина. – Вы думаете,легко заботиться о заболевшем ребенке? Взгляните сами!

Я уставился на нее словно на сумасшедшую. И тут меня осенило– я точно знал, что она имеет в виду. Заглянув за занавеску, я увидел узкуюгрязную постель и дремлющего на ней ребенка – ослабленного лихорадкой, явносерьезно больного.

– Вы думаете, это легко? Проходит год за годом, а лучшеей не становится, – с отчаянием в голосе сказала женщина.

– Простите меня, – отозвался я. – Но чтоможно предпринять?

Женщина неистово рванула шитье и отложила в сторону иглу.Казалось, терпение ее иссякло.

– Что можно было бы предпринять? Вы хотите сказать мне,что сами не знаете? – прошептала она. – Вы, такой умный с видугосподин?! – Она прикусила губу. – А мой муж говорит, что пока ещерано, и мы продолжаем терпеть все это.

Она вернулась к своему занятию, бормоча что-то себе под нос,а я, ужаснувшись, но пытаясь сохранить на лице невозмутимое выражение, заставилсебя выйти из лавки. Заглянув еще в пару магазинчиков, я не увидел ничегонеобычного. Однако в третьем обнаружил явно обезумевшего старика, срывавшего ссебя одежду, и двух его дочерей, безуспешно пытавшихся утихомирить отца.

– Пожалуйста, позвольте мне помочь вам, – поспешиля предложить свои услуги.

Мы усадили слабого, сморщенного старика в кресло и надели нанего рубаху. В конце концов он успокоился.

– Ох, слава Господу, ждать осталось уже недолго, –сказала одна из дочерей, отирая испарину со лба. – Это милость Божья.

– Почему ждать осталось недолго? – спросил я.

Она взглянула на меня, но быстро отвела глаза в сторону.Потом снова повернулась ко мне.

– Ох, вы приезжий, синьор, простите меня… Вы так молоды…А когда подошли, то показались мне совсем еще мальчиком. Я имею в виду, что Богбудет милостив. Ведь он очень стар.

– Хм-м-м, я понимаю, – сказал я.

Она бросила на меня холодный, отливавший металлом взгляд.

Я поклонился и пошел к выходу из магазина. Старик сновапринялся стаскивать с себя рубашку, и тогда вторая дочь, не проронившая до тогони слова, шлепнула его.

Я вздрогнул от неожиданности, но не остановился, ибопоставил себе целью увидеть как можно больше.

Пройдя мимо портновских лавок, где царило спокойствие, яоказался наконец в квартале торговцев фарфором и увидел двоих мужчин, спорившихпо поводу происхождения затейливого крестильного подноса.

Родильные подносы, которые когда-то использовались дляподхватывания ребенка при появлении его на свет из утробы матери, уже в моевремя превратились в модные подарки по случаю рождения. Это были большиетарелки, тщательно разрисованные прелестными символами домашнего очага, и вэтой лавке был выставлен внушительный ассортимент подобных предметов утвари.

Я услышал спор еще до того, как меня заметили.

Один из спорщиков заявил, что покупает этот проклятыйподнос, в то время как другой отговаривал его, сомневаясь в том, что младенецвообще выживет, а потому подарок может оказаться преждевременным; третий жеутверждал, что в любом случае женщина с восторгом примет столь прекрасный,великолепно расписанный поднос.