чтобы оплакать его вместе со мной. Но я разозлился и прогнал его. Я никогда не забуду эту сцену: Хамиш стоит с опущенной головой возле моей двери, а я осыпаю его кое-как произнесенными ругательствами и виню его в смерти отца. Я винил его, моего лучшего друга детства и товарища по играм. Он убил отца – он и те, кто верили в то же, что и он, и выглядели как он. Я так ему и сказал.

Я трясся от ярости, а он, так и не подняв головы, отошел от моей двери, отвернулся и, не сказав ни слова, печально ушел вниз по улице. Ушел навсегда.

Я неожиданно потерял сразу двоих из тех людей, что были для меня важнее всего. Один – еврей, которого убило арабское оружие, другой – араб, отступивший под градом словесных пуль еврея.

Была в этой ситуации, конечно, и еще одна жертва. Как мы уже знаем, отказ видеть в другом человека нуждается в серьезном оправдании. Я начал в своем воображении уничтожать большую часть человечества. Арабы виделись мне кровососами, трусами, ворами, убийцами – псами, которые заслуживают смерти и которые живы лишь благодаря доброй воле израильтян. Лишь много лет спустя я понял, что когда я обесчеловечиваю другого, я обесчеловечиваю само понятие человечности – и самого себя. Моя ненависть к арабам превратилась к ненависть ко всем евреям, которые не ненавидели арабов так же сильно, как я, и в конечном счете переросла в ненависть к себе, из-за которой я едва не умер в луже крови на полу ванной комнаты в Темпе, штат Аризона.

Но именно так я познакомился с Юсуфом.

Мама перепугалась, увидев, до каких глубин я опустился после смерти отца, и летом 1974 года отправила меня в Соединенные Штаты пожить с ее братом. Именно там я научился ненавидеть еще две группы людей: во-первых, религиозных евреев в лице моего набожного дяди, который настаивал, что нужно обращаться к Богу, хотя было совершенно очевидно, что Бог, если он и есть, не желает нас слушать, и, во-вторых, богатых американцев с их игрушками и техническими устройствами, которые искоса поглядывали на заикающегося подростка, которому приходилось носить кипу – это такая шапочка.

Я боролся со своим заиканием – то был акт выживания и самообороны – и мне наконец удалось научиться его сознательно контролировать незадолго до того, как я поступил в Университет штата Аризона. Но я был одинок – отрезан от человечества, которое ходило, ездило и говорило вокруг меня, со всех сторон. Я был одинокой душой.

Вы, наверное, подумали, что это хотя бы помогало мне получать хорошие оценки, – усмехнулся он, слегка разбавляя напряжение, – потому что у меня было много времени на учебу. Но как и многие одинокие люди, я на самом деле думал о других намного больше, чем те, кто жили ради общения. Видите ли, я никогда не был по-настоящему один, даже когда запирался у себя в комнате. Даже тогда я думал об отце, моем народе, арабах, Хамише. Все, кого я ненавидел, также всегда были со мной, даже когда я был один. Иначе быть не могло: я обязан был помнить, кого и почему ненавижу, чтобы держаться от них подальше.

После второй попытки самоубийства и краткого пребывания в больнице меня выписали, и я задумался о будущем. Тогда оно казалось мрачным. После первого курса мне дали испытательный срок, а на втором курсе мои оценки стали еще хуже. Я думал, что меня выгонят. В начале мая мне пришло письмо из ректората – я думал, что это был приказ об отчислении.

Но нет. На самом деле это был последний спасательный круг, который мне бросили. Меня пригласили записаться на сорокадневную программу выживания, которую возглавлял один из преподавателей университета – араб по имени Юсуф аль-Фалах.

Ави протянул руку в сторону Юсуфа; тот едва заметно кивнул.

– И, конечно же, я сразу понял, что ни за что туда не запишусь, – продолжил Ави. – Пусть лучше меня отчислят, чем заставят провести сорок дней и ночей с разжигателем ненависти – поскольку я сам был разжигателем, я думал, что и он такой же. Я так и сказал маме, которая к тому времени уже тоже перебралась в Штаты.

«Ты запишешься в эту программу, Ави, – накричала она на меня, – или ты больше мне не сын. И не думай, что я это не серьезно, – сказала она. – Ты уже дважды попытался уйти из моей жизни, и что-то, поселившееся в тебе, украло мальчика, которого я когда-то знала – собственно, знала еще четыре года назад. Так что я облегчу тебе задачу, Ави: если ты откажешься от этой возможности, от этого подарка, которого ты не заслуживаешь, из-за слепой неприязни к человеку, которого ты даже никогда не видел, то ты мне больше не сын. И уж точно ты не будешь сыном своего отца».

Ави замолчал и глубоко вздохнул.

– И я записался в эту программу, – сказал он. – Я отправился в поход вместе с моим врагом.

Остальные ждали, что он скажет дальше.

– И что произошло? – спросила Гвин.

– Ты не против? – обратился Юсуф к Ави.

– Нет, конечно, – сказал Ави. – Продолжай, пожалуйста.

Юсуф вышел на середину комнаты.

– Чтобы вы примерно представили себе, что произошло потом, я сначала расскажу вам о том, что случилось здесь вчера с Дженни, дочерью Карла и Тери.

«Дженни!» – подумал Лу. Он поверить не мог, что просто забыл о ней.

– Карл, Тери, – сказал Юсуф. – Можно я расскажу всем, как вы привезли сюда Дженни?

Карл заерзал на стуле, когда все взгляды обратились к нему, но ответил:

– Нет, не возражаю.

– Вы точно уверены?

– Да, говорите.

– Тери?

– Я тоже не против.

– Ну хорошо, – начал Юсуф, повернувшись к остальным. – Когда Дженни вчера с утра села в машину родителей, она еще не знала, что ее везут на коррекционную программу. Вы знаете, что мы против этого, но такое все равно случается. Еще в машине сидел брат Дженни. Он держал Дженни, чтобы она не выскочила из машины прямо на ходу, когда ее родители сообщат ей эту новость. Вы, конечно же, видели, в каком состоянии была Дженни, когда вырвалась из рук брата и убежала на другую сторону улицы. Возможно, вы не все заметили, что она была босиком. Это не настолько жизненно важно в девять утра. Но вот когда аризонское солнце начинает разогревать мостовую, это уже совсем другое дело. Даже в апреле.

Как я уже говорил вчера днем, Дженни сбежала вскоре после того, как началась наша встреча, и двое наших молодых сотрудников отправились за ней. Я хочу вам рассказать о том, что произошло в те несколько часов, что они следовали за ней.

– Несколько часов? – переспросил Лу.

– Да. Молодых людей, которые следовали за ней, зовут Мэй Ли и Майк. Они раньше тоже проходили программу обучения в нашем лагере, а теперь работают у нас. Мэй Ли двадцать лет, Майку двадцать два.

Собственно говоря, они сегодня здесь, с нами, – добавил он, показывая рукой в дальнюю часть комнаты.

Вся группа тут же повернула головы.

Мэй Ли и Майк, одетые в поношенные штаны цвета хаки и футболки, улыбнулись, поймав на себе взгляды. Майк снял с головы бандану и приподнял ее, как бейсболисты обычно приподнимают кепки. Мэй Ли застенчиво помахала рукой.

– Вы не могли бы выйти сюда и рассказать, что случилось вчера? – спросил Юсуф.

Они улыбнулись, кивнули и прошли к нему.

– Так вот, – начал Майк, – Дженни сбежала минут через пятнадцать после того, как вы зашли сюда. У нее была фора в несколько кварталов, когда Мэй Ли и я последовали за ней. Догнав Дженни, мы стали звать ее, но она наорала на нас, а потом начала кричать, что родители предали ее… Простите, – обратился он к Карлу и Тери, поняв, что только что сказал. Он поежился и опустил голову, извиняясь.

Карл покачал головой и отмахнулся, слегка двинув запястьем.

– Ничего страшного, – сказал он.

– Дженни плакала, – продолжила Мэй Ли. – Что бы мы ей ни говорили, это не помогало, а может быть, ей даже становилось еще хуже. Она побежала еще быстрее, перепрыгивая через стены, чтобы оторваться от нас.

– Она бегунья. Занимается стипль-чезом, – сказала Тери, словно прося прощения.

– По ней видно, – засмеялась Мэй Ли. – Впрочем, мы старались не отставать.

– И продолжали с ней говорить, – добавил Майк. – Так продолжалось довольно долго – мы бежали за ней и пытались говорить. Но потом Мэй Ли кое-что заметила.

– Что? – спросила Тери.

– Что Дженни стерла ноги в кровь. Мы сказали ей, что можем позвонить кому-нибудь, и нам привезут обувь.

– И? – спросила Тери.

Майк покачал головой.

– Она послала нас к черту.

Тери вздохнула.

– Тогда Мэй Ли села на тротуар, – продолжил Майк, – и начала разуваться. «Возьми мои ботинки, Дженни, – сказала