Да он сумасшедший! Нашелся дядюшка! И сноваКсению поразила его речь. «Умудряется быть воздержанным в этой стране пьяниц…»«В этой стране»! Словно не о России говорит, а о какой-то чужой, чуждой емудержаве. Словно и впрямь пришлый, приблудный из иной земли.

Пришлый. Тот, кого смертельно опасается ееотец. И эти намеки на убийство, на их родство…

Тогда Ксения не смогла понять его иносказаний:была слишком взбудоражена и разъярена, чтобы мыслить ясно. А больше ничегопромолвить он не успел: толпа, желавшая последовать за королевичем дальше, вМоскву, чтобы поглядеть, как он подъедет к отведенному ему дому близ Кремля,вновь заволновалась, начала напирать, и, на счастье Ксении, этим коловращениемее оторвало от опасного незнакомца.

Чуть выдалась возможность, она выбралась издавки, шмыгнула в первый же проулочек и почти не помнила, как воротилась домой,только чудом отыскав дорогу: небось не была приучена пешком по Москве хаживать.У огородов, у заветной калитки металась Дашутка, молочная сестра, верная служанкаи ближайшая подружка Ксении, пособница ее приключения. Бедняга уже почтилишилась ума от страха и рвала на себе свои белобрысые волосенки. В самом деле– не войдешь же во дворец, не станешь же спрашивать, воротилась ли царевна!Жених Дашутки тоже с головой простился, когда госпожа наконец-то появилась.Девушкам повезло проникнуть в покои царевны неприметно, но рассказыватьДашутке, что с нею приключилось, Ксения не стала. Посудачили насчет белой кожи,льняных кудрей и румяных щек герцога Иоганна, похихикали над его большим носом– вот и все. Ксения была так напугана, что воспоминания свои об опасной встречепыталась отогнать от себя как можно дальше. Но они возвращались, а вместе сними возвращались и другие – давние.

Много лет назад, может, десять, а то и больше(Борис Федорович в то время еще не взошел на престол, а Ксения была совсемдевочкой), случилось ей невзначай услышать один разговор…

В тот вечер она заигралась в покоях отца, гдеочень любила бывать, а у Бориса Федоровича рука не поднималась выгнать любимуюдочку. Ксения забилась под стол, крытый тяжелой парчовой скатертью, да изадремала там. А проснулась от голосов.

– Что ж ты раньше меня неизвестил? – громко, почти в крик спросил отец, и голос его был полон такоймуки, что Ксения не тотчас его узнала. – Что ж молчал?!

– Помилуйте, милорд, я прибыл в Москвупочти незамедлительно, как только здоровье мое улучшилось. Не мог же яотправиться в путь, будучи прикован к постели почечной коликой. Но лишь толькопошел на поправку… Уверяю вас, что скорее можно было прилететь только накрыльях, – обиженно ответил другой голос, странно, чуть искаженновыговаривавший русские слова.

Этот голос Ксения узнала, пусть и не сразу:раньше он частенько звучал в их доме. Так говорил Еремей Горсей, давний приятельотца, представитель Московской английской торговой компании, всегда проходившийк нему запросто. Правда, у Годуновых Горсей не появлялся уже давно, говорили,он жил теперь в Ярославле, чего требовали интересы его компании. И вдругнагрянул. Зачем? Чтобы огорчить хозяина?

– А ты видел его? Сам его видел? – сжадным, болезненным любопытством спрашивал Годунов.

– Повторяю, сударь: я видел толькоАфанасия Нагого, – терпеливо ответил Горсей. – Он был необычайновстревожен, словно бы даже не в себе. Твердил что-то об опасности, котораяугрожает царице Марье Федоровне в Угличе, о царевиче… – Тут Горсеймногозначительно примолк. – Дескать, их кто-то пытался извести, сжить сосвету… Я дал ему поесть, дал припасу в дорогу – и он тотчас уехал.

– Куда? – вскрикнул царь. –Куда уехал?

– Сие мне неизвестно, – отвечалГорсей.

– А проследить за Афонькою ты что, немог? – простонал Борис Федорович. – Я уверен – он в Нижний, кБельскому потянулся. В заговоре они против меня, я давно это чую…

– В Нижний путь долог, – отвечал Горсей. –Он никак не мог успеть съездить к Бельскому и воротиться в Углич к концудознания, так что вам не о чем тревожиться. И вообще, разве не общеизвестно,что молодой царевич сам себя поранил ножом в припадке эпилепсии? Кстати, этонаследственная хворь. Помнится мне, батюшка его, государь Иоанн, страдал тем женедугом, который столь старательно врачевал доктор Эйлоф. Отчетливо оживает впамяти, как в тот мрачный день 18 марта, когда царь Иоанн испустил дух, выподнесли ему в баньке лекарство, приготовленное Эйлофом…

– Молчи, Ерёма! – выдохнулГодунов. – Молчи!

– О, как давно никто не называл меня симименем! – усмехнулся Горсей. – С тех пор, как преставился царь Иоанн,никто более не осмеливался.

– Господин Горсей, – церемоннопроизнес Годунов, – не угодно ли откушать после долгого пути? А посколькуизвестие, доставленное вами, необычайно ценно для меня, я желал быотблагодарить вас вот этим драгоценным перстнем.

– Ах, милорд, – снисходительновздохнул Горсей, – это лишь только ваши подьячие охотно унизывают пальцыбезделушками, носить кои более приличествует дамам, а не джентльменам. Впрочем,не стану отказываться, хотя вам прекрасно известно, каким образом можно менявоистину поощрить. Я желал бы воротиться из ярославского захолустья в Москву!Интересы моей компании и… – он сделал чуть заметную заминку, – и моейкоролевы требуют моего присутствия в столице. Ссылка моя продлилась уже весьмадолго, вы могли убедиться в том, что… – он хихикнул, – в том, что ЕрёмаГорсей отменно умеет молчать!

– Извольте, сударь, – не сразуответил Годунов. – Вы получите все, что пожелаете. А теперь прошу вас кстолу.

Ксения насилу дождалась, пока захлопнуласьдверь. Ей настолько скучен и бессмыслен показался этот разговор, что онапобыстрее вернулась в свою спальню и тотчас забралась в постель. Однако«скучный разговор» чудным образом сохранился в ее памяти и всплывал потом нераз и не два, уже через много лет, когда до Ксении начали доходить некиестранные и опасные слухи.

Слухи состояли в том, будто в Польше объявилсячеловек, называющий себя царевичем Димитрием. Болтали, не он был убит в Угличе,а какой-то дворовый мальчишка, царевича же спасли верные люди, вместо негопохоронили другого, отведя его врагам и всему народу глаза. И вот теперьДимитрий вошел в возраст и собирает на чужбине рать-силу, чтобы идти на Русь,отвоевывать отцовский престол, обманом захваченный Годуновым.

«Я тот, кого ваш отец боится пущесмерти», – сказал отвратительный приставала на улице. Да неужели отец пущесмерти боится слухов о воскресшем царевиче? Боится самозванца? Но не может жетот человек быть им?!