Пан Тадек и пан Казик, шумно работаячелюстями, с восторгом озирались, за вкусной едой забыв об обидах. Сказатьправду, ни тому и другому еще не приходилось бывать в таком роскошном собрании.Пол в столовой зале был посыпан пахучими травами, а в воздухе носились нетолько ароматы блюд, но и клубы благовонных курений. В одном углу на особыхстолах сверкала пирамида золотой и серебряной посуды, которую подавали самымпочетным гостям, а в другом сидел оркестр музыкантов. Маршалок, стоявший удверей, с поклонами впускал гостей строго по реестру, так что у пана Тадека спаном Казиком слюни по бороде текли, пока до них дошел черед сесть за стол. Ккаждому гостю подходили четыре служителя: один держал таз, другой лил изсеребряного сосуда воду на руки пану или пани (надобно сказать, что на обедеприсутствовало множество дам, они сидели попеременно с мужчинами для веселостибеседы), а уж потом господа размещались согласно рангу за столом, накрытымтремя скатертями одна поверх другой.

Музыканты без передышки играли в течение всегообеда, но мелодии вряд ли кто слышал за шумной беседой, царившей за столом. Тои дело кричали «Прозит!», то и дело провозглашали здравицы за хозяина и егомосковского гостя, за короля, за королеву, за хозяйку и хозяйских дочерей, нуи, конечно, за Речь Посполитую – чтобы Польска не сгинела!

Конечно, за столом не только щелкали челюстямии звенели кубками. Здесь было раздолье всевозможному краснословию, и, кизумлению многих гостей, загадочный человек, назвавшийся русским царевичем,балагурил наравне с самыми записными витиями. Поляки обожали вплетать вразговор цитаты из латинских классиков и греческих философов, ссылаться науподобления из мифологии или истории. И, слушая Димитрия, они не разпереглядывались с одинаково восхищенным выражением, ибо он так велеречиво, такдушевно рассказывал об издевательствах Бориса над Московией и собственныхстраданиях, что слезы наворачивались на многие очи, и отнюдь не только женские.

Димитрий не грозил местью Годунову – он простопроизнес известное латинское изречение: «Пусть человеку сделают то же, что и онсделал!» – и гости застучали о стол кубками в восхищении от его сдержанности иума.

– Многие цари и властители побывали втаком же горестном положении, в каком побывал и я, – говорил названныйцаревич громким, ясным голосом. – Но впоследствии они достигалиутраченного могущества вновь и прославились подвигами своими. Такими были Кир иРомул, пастухи бедные, ничтожные, а потом они основали царские роды и заложилицелые государства. Если Бог произволением своим не оставит меня, я добромотплачу тем, кто поддержит меня в трудную минуту. Конечно, не избежатькровопролития… но что поделаешь, если clavris clava pelitur; improbitasimprobitate vincitur; scelus in scelere, malum in malo supplicium est!

Те, кто знал, что эти слова принадлежатЛукиану, восхищались их смыслом: «Гвоздь гвоздем изгоняется; наглость наглостьюпобеждается; преступление наказывается преступлением, зло – злом!» Те же, ктоне понимал латыни, восхищался самим звучанием многословной речи претендента.

– В нем нет ничего лицедейского, –сказал пан Казик пану Тадеку. – Он слишком верит в свое предназначение,чтобы быть самозванцем.

– Не может, чтобы он не был истинныйцаревич! – подхватил пан Тадек. – Московиты – народ грубый инеученый, а этот знает и древности, и риторику, он непременно есть истинныйцарский сын!

И они громче прочих завопили, вздымая до краевнаполненные кубки:

– Виват Димитрию!

Роскошество пиршества смягчило даже тех панов,которые поначалу чувствовали себя обиженными не слишком почтительным приемом.Напротив, теперь они чувствовали себя вполне удовлетворенными, ибо прекраснопонимали, почему их позвали на пир для высокородных особ. Многие из этихбезденежных паночков давно искали себе средств поправить унылое денежноеположение рыцарскими трудами – да хотя бы обыкновенным разбоем! Ведь шляхтичугораздо честнее разбойничать, чем жить трудами ремесел и торговли. А почему быим не пристать к этому велеречивому москалю? Он много обещает, но если дажевыполнит хотя бы половину своих посулов, есть надежда воротиться в Польшу прибольших деньгах. Сам же пан воевода ведь тоже не просто так сыплет денежкиперед этим претендентом – надеется с лихвою воротить потраченное за счетМосковии!

Однако на пышное пиршество с отвращениемсмотрел молодой и пригожий кареглазый шляхтич, чье размещение на дальнем концестола безошибочно доказывало его убогое общественное положение. Он один из всехне наливался вином под самую завязку, не стучал кубком об стол и не выкрикивалздравицы претенденту. Он глядел на москаля с нескрываемой ненавистью, а когдавзор его перебегал чуть левее, где, по другую руку отца, сидела панна МарианнаМнишек, и без того смуглое лицо молодого шляхтича становилось темнее тучи и онстарел на глазах.

Наконец пан Тадек заметил эти метаморфозы иткнул в бок соседа, одними губами спросив:

– Кто сей чернявый?

– Один из князей Корецких – какой-тодальний родственник, безденежный, промотавшийся до последних шаровар пан. Давнои безнадежно вздыхает по воеводиной дочери. А ведь ходят слухи, будто панМнишек очень даже не прочь сговорить панну Марианну за названного царевича.

– Быть того не может! – шепотомвскричал пан Тадек. – Но ведь ничто пока не доказывает подлинность егопроисхождения!

– Но ничто не доказывает иобратное, – ответил пан Казик, но благоразумно примолк, когда поймал насебе свирепый взгляд Корецкого.

Видно было, что молодой шляхтич вне себя инарывается на ссору. Когда обед закончился и в соседней зале заиграли полонез,знаменуя начало бала, Корецкий вскочил и ринулся к центру стола с такимвыражением лица, что сразу стало ясно: грядет большая неприятность! Любителипогреться у огня чужой ссоры потянулись за ним, предвкушая развлечение. Однакопан Мнишек не зря славился не только как хлебосольный хозяин, но и как человек,у которого есть глаза на затылке. Вроде бы он сидел спиной к Корецкому, всецелозанятый московским гостем, а между тем по обе стороны задиристого юноши стали дваздоровенных гайдука и почтительно, но непреклонно попросили пана Вольдемара –так звали Корецкого – выйти на воздух, проветриться. А когда тот заартачился,его просто-напросто вынесли из зала под белы рученьки.

И начались танцы! Эта забава была любима полякаминичуть не меньше, чем охота или рубка в поле. Не меньше, чем война!

Дамы, уже переодевшиеся для танцев, входили взал попарно, сверкая множеством цепочек, перстней, пленяя взор дорогимикружевами, столь модными в то время. Чем шире был гофрированный воротник,собранный вокруг шеи, тем более роскошно одетой чувствовала себя дама. Надо лиговорить, что воротники сестер Мнишек были раза в два шире, чем у прочихкрасавиц?