Тогда куда? К милицейскому начальнику – предлагать премию?Интересно, какую, когда в кармане ни гроша. Да и вообще, как это будетвыглядеть: явится на Петровку, 38 какой-то оборванец без документов, станеттребовать, чтобы его провели к начальнику уголовного розыска полковникуНехватайло. Бред! Сон в летнюю ночь!

Николас остановился, поняв, что повел себя крайне неразумно.Нельзя путать честь с глупым гонором. Что может сделать иностранец в этойопасной стране – один, без поддержки и даже без денег?

Получалось, что выхода нет. Нужно возвращаться с повинной кмногоопытному советнику по безопасности и уговаривать его, чтобы передрепатриацией он все-таки дал Фандорину возможность сговориться с главныммосковским сыщиком. Пампкин человек незлой и умный. Может пойти навстречу –если, конечно, не сильно рассердился на Николасов обман.

Да, может быть, еще и не хватился, ведь прошло не более пятиминут.

На набережной было пусто, только сзади раздавалисьнеторопливые, гулкие шаги какого-то позднего прохожего. Вздохнув, Николасповернулся, чтобы идти сдаваться.

– Коляныч! – жизнерадостно возопил поздний прохожий. –Какими судьбами?

Магистр попятился.

– Ну чё ты как не родной? – как бы обиделся Очкарик (вот истеклышки в свете фонаря блеснули, а в руке блеснуло еще и что-то металлическоепожалуй, не пистолет с глушителем, а нож или кинжал). – Не бери в голову, всетам будем.

Страшный человек ускорил шаг, теперь его отделяло отНиколаса не более пятидесяти футов.

Фандорин развернулся и, приволакивая ногу, побежал прочь, номедленно, слишком медленно. И ролики сломаны, не умчишься. Господи, неужели всёзакончится здесь, у этой равнодушной реки, в этом чужом, недобром городе?

Послышалось стремительное приближающееся фырканьемаломощного моторчика, визгливо заскрежетали тормоза. Рядом с тротуаром резкоостановился малюсенький таункар – Николас знал, что эта модель называется«Ока».

Открылась дверца.

– Мотаем! – крикнул женский голос.

Фандорин, в очередной раз сбросивший балласт рефлексии,кинулся головой вперед в кабинку и скрючился на крошечном сиденье, поджавдлиннющие ноги.

Автомобильчик рванулся с места, замахал незакрытой дверцей,как воробей крылышком.

Николас кое-как устроился. Сел, поджав колени к подбородку,вывернулся назад. Фигура на тротуаре послала ему воздушный поцелуй.

– Oh, my God, – вздрогнул магистр и поскорее отвернулся.

Нет, все-таки это был кошмарный сон.

– Дверь, – раздался тот же голос, что давеча выкрикнулзагадочное слово «мотаем». Николас захлопнул дверцу и повернулся к своейспасительнице. Разглядел в полумраке суровый профиль с коротким, чутьвздернутым носом и упрямым подбородком. Девушка или молодая женщина, худенькаяи очень маленького роста. То ли смутно знакомая, то ли на кого-то похожая,сейчас не вспомнить, на кого. На Марию Шнайдер эпохи «Last Tango in Paris»?

– Dream, midsummer night`s dream [6], – пробормотал Николас,уже почти не сомневаясь, что все это ему снится.

– Ты чего, правда англичанин? – коротко взглянула на негоМария Шнайдер.

– Правда англичанин, – повторил Фандорин. – А вы кто? Каквас зовут? Маленькая женщина ответила:

– Алтын.

От такого ответа магистр сразу успокоился. Разумеется, сон.Вот и непонятный алтын из Корнелиусова завещания объявился.

Но пигалица повторила:

– Алтын – это имя. Фамилия – Мамаева. А ты-то кто? И почемуэтот отморозок так хочет тебя убить?

Приложение:

Лимерик, сочиненный Н.Фандориным в лифте гостиницы 14 июняоколо половины шестого пополудни

Мне в сражении за Саратогу

Две руки оторвало и ногу.

Я на койке лежу, Под себя я хожу.

Повезло мне, ребята, ей-богу.

– Куда прошь, дубина! Сказано: «Halt!» Первий десяток links!Вторий десяток rechts! Третий links! Четвертий rechts! Пяти links! Шестийrechts! Семий links! Восмий rechts! Барабан – и-и-и: тра-та-та-та,тра-та-та-та!

Корнелиус отобрал у барабанщика палочки, выстучал правильнуюдробь и потрепал мальчишку по вихрам: не робей, выучишься. Паренек былтолковый, схватывал на лету.

Рота маршировала на Девичьем поле – дальнем плацу,расположенном за Пречистенскими воротами и Зубовской стрелецкой слободой,отрабатывала повороты плутонговыми шеренгами.

Пять месяцев усердной выучки не прошли даром. Солдаты истовостучали сапогами по и без того донельзя утоптанной земле, поворачивали лихо,глаза пучили куражно. Фон Дорн, хоть и покрикивал, но больше для порядку – былдоволен. Глядя на роту, трудно было поверить, что меньше чем полгода назадбольшинство солдат не знали, где у них лево, а где право: левши называли правойту руку или ногу, которой им было удобно пользоваться, а поскольку левшей вроте насчитывалось пятеро, складных экзерциций никак не выходило. Чтоб солдатыне путались, пришлось приучить их к новым словам: тот бок, где стучится сердце– links. Другой – rechts. Ничего, привыкли. Мартышку и ту выучивают в ладошихлопать да польского танцевать.

Солдатам хорошо, они от маршировки разогрелись, мордыкрасные, потные, а господин поручик стоя на месте изрядно продрог. К концуоктября на Москве стало, как в Вюртемберге зимой, да еще и мелкий зябкий дождьс утра. Можно бы, конечно, в плащ закутаться, но что это будет за командир,будто ворона нахохленная? Посему Корнелиус стоял молодцом, в одном мундире, итолько ногой отстукивал: рраз, и-и-и рраз, и-и-и рраз.

На краю плаца, как обычно, толпились зеваки. Холодный дождьмосковитам нипочем. Русский, если промокнет под дождем, встряхнется, каксобака, и пошел себе дальше.