Плат у Стешки был хоть и вдовий, но не убогий, а дивноголиможского бархата. Охабень доброго сукна, а как полы разойдутся, виднокозлиные башмаки с алыми сафьяновыми чулками. Лицо набеленное, щеки помосковской моде нарумянены в два красных яблочка. Смотреть на Стешку приятно,да и узелок кстати. В нем, Корнелиус знал, пироги с вязигой и маком, кувшинпива, кус баранины с имбирем и непременно зернистая бело-рыбья икра, вареная вуксусе.

По-европейски сейчас был полдень, а по-русски три часа дня.У московитов свое часоисчисление, время здесь высчитывают по-чудному, отвосхода солнца, так что каждые две недели отсчет меняется. Нынче, на исходеоктября, у русских в сутках девять дневных часов и пятнадцать ночных. Еслипрошло с зари три часа, значит, три часа дня и есть.

Стешка чинно села на бревно, расправила складки, накасаточку (это такое ласковое слово, означает Schwalbe, хоть Корнелиус на узкуючерную птицу вроде был непохож) поглядывала как бы искоса. Московитки нежностейна людях не признают, в мужчинах уважают строгость; галантность же почитают заслабость характера, поэтому фон Дорн от своей возлюбленной отвернулся. Обедподождет, сейчас недосуг.

Со Стешкой поручику исключительно повезло – и в смыслеДиспозиции, и в разных прочих смыслах. Стешкин муж, пока не угорел в бане, былв Немецкой слободе пожарным ярыгой – следил, чтоб иноземцы костров не жгли ипечные трубы чистили. Когда молодка овдовела, то так на Кукуе и осталась.Зажила лучше, чем при своем ярыге, потому что оказалась мастерица-белошвейка,шила местным матронам рубашки, сорочки, чулки, платки из батиста. Дом построилана слободской границе – на русский манер, но чистый, светлый. У Корнелиусанынче рубахи были одна белей другой, тонкого голландского полотна, воротникикружевные, крахмальные, да и сам всегда накормлен, обогрет, обласкан.

У Стешки дома хорошо. Печь с сине-зелеными изразцами, окнаиз косых кусочков слюды, весело подкрашенных, так что в солнечный день постенам мечутся разноцветные зайчики, как в католическом храме. Лавкидеревянные, но покрыты пестрыми лоскутными салфетками, а на постельной лавке –перина лебяжьего пуха. Специально для Корнеюшки, чтоб ему удобней трубку курить,хозяйка завела и немецкое резное кресло, да к нему скамеечку, ноги класть. Самасядет рядом на пол, голову на колено пристроит и давай песни напевать. Чем непарадиз? Особенно когда после купидоновых утех, а перед тем еще была баня схолодным медом, вишневым или клюквенным.

Говоря по справедливости, имелись и в русской жизни своиприятные стороны. А вернее так: если женщина захочет сделать жизнь мужчиныприятной, то добьется своего хоть бы даже и в Московии.

Вдова звала Корнелиуса поселиться у нее совсем, но ондержался, отговаривался службой – мол, должен жить при цейхгаузе. Стешканепонятного слова пугалась и на время отставала, но потом подступалась опять.Дело-то было не в цейхгаузе – боялся фон Дорн прирасти к сладкому житью,порастратить злобу, питавшую его решимость своими жгучими, соками. Что делозакончится женитьбой, этого не страшился. Слава богу, русские законы на сейсчет строги. Православной за «басурмана» замуж нельзя, а чтоб фон Дорнперекрестился в греческую веру, московиты не дождутся. Стешка, та, поди, самаохотно в католичество бы перешла, да только тут за такие дела можно и на костеругодить. Хотя кто ее знает. Возможно и не перешла бы, даже ради касаточки –очень уж набожна.

Всякий раз перед тем, как с поручиком на лавку лечь, Стешкаснимала нательный крестик и, попросив у Богородицы прощения, закрывала иконузанавесочкой – так полагалось по русскому обычаю. На следующий день после грехав церковь войти не смела, молилась перед входом, вместе с блудницами ипрелюбодеями. Мальчишки и невежи показывали на таких пальцем, смеялись, аСтешка только земно кланялась, терпела. Женщины в Московии вообще безмернотерпеливы.

Мужья их бьют, держат взаперти, к гостям не выпускают, застол не сажают. Говорят, сама царица, если захочет иноземных послов посмотретьили позабавиться комедийным действом, вынуждена подглядывать тайком, черезособую решетку – да и это почитается за небывалую вольность.

За измену муж вправе жену убить до смерти, и ничего ему заэто не будет. Другое дело – если сам супругу кому временно отдаст, в счетнеуплаченного долга, такое не возбраняется. А что бывает с бабой, если на мужаруку подымет, Корнелиус уже видел. Московский суд на расправу скор, и наказаниясамые страшные, хоть бы даже и за сущий пустяк.

Один писец из Иноземского приказа, Сенька Кононов, (фон Дорну него в свое время грамотку на кормление получал) оплошно пропустил букву вцарском титуловании. За это ему, согласно уложению, правую руку до запястьядолой – не бесчести великого государя. А обрубок загнил, пошел антоновым огнем,так и помер несчастный Сенька в воплях и страшной муке.

Или был мушкетер из лучшей в полку первой роты, которуюдопускают охранять улицы во время царских выездов, именем Яшка Ребров. Беззлого умысла, по случайности, выронил мушкет в карауле у Спасских ворот. Мушкетновейшей конструкции, с кремневым замком, от удара о камень взял и выпалил.Вреда никому не было, пуля в небо ушла, а все равно государственноепреступление – в близости от высочайшей особы из оружия палить. Так Яшку,вместо того чтоб выдрать за нерадивость или в карцер на три дня усадить, отдалипалачу. Правую руку и левую ногу отрубили парню, живи теперь, как хочешь.

Поначалу Корнелиус только ужасался безумной строгостимосковских законов, но по прошествии времени стал примечать, что люди как-тоничего, приспосабливаются, и законы эти нарушают много чаще, чем в Европе, гдесуд к человеческим несовершенствам много снисходительней. И пришел поручик кумозаключению: когда предписания закона непомерно суровы, человек исполнять ихне станет – найдет обходной путь. На всякую силу отыщется хитрость. Просочитсявода через камень, а трава прорастет через кирпич.

Чему-чему, а хитрости и пройдошливости у московитов можнобыло поучиться. Взять хоть самое обычное, незлодейское преступление: когда ктов долги залез, а отдать не может. В Москве за это должника хватают и ставят направеж: лупят час за часом, с утра до обеда, батогами по лодыжкам, пока невзвоет и не побежит сам себя в кабальники продавать, лишь бы от мукиизбавиться. За годы военной службы фон Дорн столько раз в невозвратных долгахувязал, что, если б жить по-русскому обычаю, давно уж запродался бы на галеры,цепями греметь да веслами ворочать.

Так-то оно так, но москвичи, кто подогадливей, за день передтем, как на правеж идти, заглянут на Палашевку, где палачи живут, да поклонятсякату деньгами или сукном, и тот дает за подношение кусок жести – положить заголенище. Тогда ничего, можно и под батогами постоять.