можно, защищал, а ляхов бил. Ляхи забыли и про беглецов, бросились на помощь своим. Бежали отовсюду с саблями, с пищалями.

У Михайлы сердце упало. Неужто разобьют наших. Так бы и кинулся помогать своим. Но на руках у него был Ванюшка, и он понимал, что коли передаст его Степке, тот, наверно, бросит, как только за ним ляхи погонятся. Его словно разрывало на части. На что же он и пришел-то сюда на Москву, коли уйдет, когда бьется там кто-то за Русь? Кто это? Может, Ляпунов? Все это быстро и смутно мелькало в голове у Михайлы, и он стоял, как вросший в землю.

Вдруг он услыхал гулкий пушечный выстрел, и сразу же в той стороне, откуда лавиной бежали поляки, послышались страшные стоны и вопли, а от Введенья – торжествующие, радостные крики.

«Слава богу, пушки у наших, – подумал Михайла. – Отобьются! Добегу, отдам Ванятку, про Маланью спрошу. Еще поспею».

И Михайла, махнув Степке, бегом побежал к дому. Он боялся, что дом Карпа Лукича тоже сгорел. Но нет. Изба стояла, как всегда, и даже калитка была притворена.

Михайла вошел во двор и быстро зашагал к черному крыльцу. Он не хотел, чтоб Карл Лукич увидал его раньше Мавры Никитичны.

XIV

Когда Михайла взбежал на крыльцо и отворил дверь в поварню, там сидела хозяйка, и Лукерья Фоминичия, видно, рассказывала ей, как они погорели.

– А где хозяин, не ведаю, услышал Михайла, открывая дверь. – С ночи в ряды ушел.

Лукерья Фоминична залилась слезами.

– Что за мальчонка у тебя? – спросила Мавра Никитична Михайлу.

– То Маланьин сынок, – сказал Михайла, взглянув на Лукерью Фоминичну.

Она подняла голову и сквозь слезы спросила:

– Маланью не видал?

У Михайлы сердце упало.

– Я гадал-ты ведаешь, – сказал он горестно.

– Звала я ее с собой, а у нас Ванюшка отбился. Искала она его. Хотела, как найдет, сюда привесть.

– Нет ее там, – повторил Михайла. – Ванюшку мы в подполье нашли, а ее там не было.

– Видно, она с им там укрылась от ляхов. Много их набежало, шарили всюду. Может, нашли ее да и уволокли… Многих они похватали, в полон, надо быть, забрали. А мальчишка-то им ни к чему.

– Ну, уж от их не вырвется, – заметила Мавра Никитична. – Сиротинушка, стало быть, теперь. Ванюшка, которого Михайла поставил на пол, пока шел разговор, все время ревел, уткнувшись головой в лавку, и повторял:

– Мамка! Где мамка? Хочу к мамке!

Мавра Никитична помолилась на образа, прошла в чулан и через несколько минут вынесла оттуда штанишки, красную рубашонку и наборный поясок, – все это она хранила на память об умершем сынке.

Когда она положила все на лавку рядом с Ванюшкой, тот сперва покосился, потом протянул руку, потрогал рубашку, и мордочка его сквозь слезы просияла. Такая рубашонка была у него в деревне. У него смутно мелькнуло, что мамка, верно, принесла ему, чтоб везти его снова в деревню.

– Мамкина – вопросительно пробормотал он и доверчиво взглянув на Мавру Никитичну, спросил: И меду дашь?

– Дам, касатик, как не дать. Вот только помоемся маленько да рубаху новую наденем.

– И пояс? – спросил Ванюшка. – Тоже мне?

– Тебе, касатик, все тебе. И лапотки, вишь. Только помыться надо. А то, гляди, как ты измарался.

Ванюшка не заревел, когда Мавра Никитична налила в лоханку теплой воды, сняла с него лохмотья и стала мыть, все время приговаривая, что вот они сейчас помоются, оденутся, медку поедят, молока выпьют, а там и мамка придет.

Мавра Никитична вытерла Ванюшку, надела ему штанишки, рубашку и завязала поясок с серебряными бляшками. Пока Ванюшка, замирая от восторга, ощупывал поясок, Мавра Никитична расчесала ему гребнем волосенки, отошла от него, всплеснула руками и, подойдя вновь к иконе, заплакала легкими слезами и стала класть земные поклоны.

В эту минуту отворилась дверь, и в поварню вошел Карп Лукич. Мавра Никитична первый раз не испугалась его. Она пошла к нему навстречу и сказала, кивнув на Ванюшку:

– Достатки твои взял господь, а вон прислал Ванюшку, чтоб было для кого вновь наживать. Карп Лукич посмотрел на облитое счастливыми слезами лицо Мавры и только спросил:

– Чей?

– Михайла привел. Сирота… Матку, Маланью, ляхи у Патрикея в подполе забрали, в полон увели, али посекли, прибавила она, понизив голос и оглядываясь на мальчишку.

Но Ванюшка, должно быть, что-то расслышал. Он поднял голову от пояска, сразу в голос заревел и кинулся к двери, захлебываясь и крича:

– Мамка! Где мамка? К мамке хочу!

Мавра Никитична, бросилась за мальчиком, отворила дверь и крепко держа за плечо Ванюшку, крикнула:

– Домна, принеси с погреба молока крынку и меду сотового, свежего.

Ванюшка перестал вырываться и пробормотал только, всхлипывая:

– Придет мамка?

– Придет, Ванюшка, придет, – сказала Мавра Никитична, возвращаясь с ним в поварню. Увидев, что Карп Лукич не рассердился, Михайла подошел к нему, поклонился, рассказал, где он нашел Ванюшку, и прибавил, что как пойдет в Нижний, так возьмет его с собой.

– Там видно будет, – сказал Карп Лукич, в такое время как с младенцем пробираться. Ну, да ты об том не горюй, обсудим, как и что.

Михайла, успокоившись за Ванюшку, рассказал Карпу Лукичу, что один отряд у Сретенских ворот, близ церкви Введенья богородицы, пришел на Москву на защиту наших. А кто его привел, так и не узнал Михайла, думал, может, Ляпунов?

– Нет, не Ляпунов, – отвечал Карп Лукич, – я как домой шел, видел, как он подходил, – то князь Пожарский. У него там, близ введенья, – усадьба. Он и раньше там, случалось, подолгу живал. У него с пушкарями знакомство. Там ведь рядом Пушкарский двор. Они ему, видно, пушки доставили. Слава тебе, господи! Только не убили ляхи, он бы их из Москвы выбил. Это уж верно. Правильный боярин. Сказывают, от него никому обиды не было. И ни разу он от церкви Христовой не отступался, ляхам не передавался. Вот бы он ополченье привел. Я про то и Козьме Минычу в грамоте писал. Ляпунов тоже храбрый воевода, только он времем с поляками договор имел. Теперь-то, слышно нет.

Михайла сильно обрадовался словам Карпа Лукича. Конечно, один Пожарский не сможет прогнать ляхов и освободить Москву, но коли из Нижнего и из других городов пришлют ему рати, он постоит за родину, не продаст ее никому. Михайла, попросив у Карпа Лукича топор, побежал к Введенью. Но там уж бой кончился, и никто не мог ему сказать, куда делся князь Пожарский. Только там его не было.

Михайла вернулся к