– С чего вы взяли, юноша, что государство – этосправедливость и чистота? – благодушно усмехнулся Пожарский. – Хорошасправедливость. Наши с вами предки, разбойники, награбили богатств, отняв их усобственных соплеменников, и передали по наследству нам, чтобы мы могли красивоодеваться и слушать Шуберта. В моем случае, правда, никакого наследства небыло, но это частность. Прудона читали? Собственность – это кража. И мы с вамистражники, приставленные охранять краденое. Так что не морочьте себе головуиллюзиями. Лучше поймите вот что, если уж не можете без морального обоснования.Наше государство несправедливо и нечисто. Но лучше такое, чем бунт, кровь ихаос. Медленно, неохотно общество становится чуть-чуть чище, чуть-чутьпрезентабельней. На это уходят века. А революция отшвырнет его назад, к ИвануГрозному. Справедливости все равно не будет, только появятся новые разбойники,и опять у них будет всё, а у остальных ничего. Про стражников я еще слишкомпоэтично выразился. Мы с вами, поручик, золотари. Чистим отхожие места, чтобыдерьмо на улицу не хлынуло. А если вы пачкаться не желаете, то снимайте синиймундир и ищите другую профессию. Это я вам не угрожаю, добрый совет даю.

И полицейский вице-директор подтвердил искренность последнихслов мягкой улыбкой.

Подполковник Бурляев дождался конца отвлеченной дискуссии иделовито спросил:

– Ваше сиятельство, так я распоряжусь, чтобы квартируприват-доцента Аронзона обложили?

– Нет. Их там давно уж след простыл. Аронзона нетрогать. Иначе рискуем выдать Гвидона. Да и что нам даст приват-доцент? Ерунда,„сочувствующий“. Сообщит приметы боевиков? Так мы их теперь и так знаем. Менябольше Игла эта занимает, партийная связная. Вот на кого бы выйти, и тогда…

Оборвав на полуслове, князь вдруг стремительно вскочил наноги, в два шага подлетел к двери и рывком распахнул ее. Прямо в проеме застылжандармский офицер с очень светлыми волосами и поросячьим цветом лица, котороепрямо на глазах сделалось еще розовее. В офицере Эраст Петрович узналштабс-ротмистра Зейдлица, преторианца генерала Храпова, который ныне находилсяв анатомическом театре и ни в чьей охране более не нуждался.

– Я… Я к господину Бурляеву. Узнать, не удалось ливыйти на след убийц… Мне шепнули, что вчера ночью произведен арест… Вы ведькнязь Пожарский? А я…

– Я знаю, кто вы, – резко оборвал егофлигель-адъютант. – Вы человек, проваливший задание огромной важности. Вы,Зейдлиц, преступник и предстанете перед судом. Я запрещаю вам отлучаться изМосквы до особого распоряжения. Что вы вообще здесь делали? Подслушивали поддверью?

Уже в третий раз за короткий срок с петербуржским гостемпроизошла решительная метаморфоза. Благодушный с коллегами и напористый сРахметом, с проштрафившимся жандармом он был резок до грубости.

– Я не позволю! – вспыхнул Зейдлиц, чуть неплача. – Я офицер! Пусть под суд, но вы не имеете права со мной так! Язнаю, что мне нет прощенья. Но, клянусь, я искуплю!

– В арестантских ротах искупите, – бесцеремонноперебил его князь и захлопнул дверь перед носом несчастного штабс-ротмистра.

Когда Пожарский обернулся, в его лице не было и тени гнева –лишь сосредоточенность и азарт.

– Всё, господа, к делу, – сказал он, потирая руки.

– Распределим роли. На вас, Петр Иванович, агентурнаяработа. Прощупайте все революционные кружки, все связи. Отыщите мне если неГрина, то хотя бы мадемуазель Иглу. И еще вашим филерам задание – сесть нахвост Зейдлицу и его людям. После взбучки, которую я устроил этому остзейскомубарбосу, он землю носом рыть будет. Ему сейчас нужно шкуру спасать, поэтому онпроявит чудеса рвения. И в методах особенно миндальничать не будет. Пускайпотаскает каштаны из огня, а кушать их будем мы. Теперь вы, СтаниславФилиппович. Раздать приметы преступников вашим людям на вокзалах и заставах. Выотвечаете за то, чтобы Грин не покинул пределов Москвы. А я, – князьлучезарно улыбнулся, – поработаю по линии Гвидона. В конце концов, этотолько справедливо, потому что завербовал его я. Поеду в „Лоскутную“, снимухороший номер и отосплюсь. Сергей Витальевич, вас попрошу все время быть уаппарата на случай, если поступит сигнал от Гвидона. Немедленно дадите мнезнать. Всё будет отлично, господа, вот увидите. Как говорят галлы, не будемопускать нос.

Возвращались на санях в полном молчании. Смольянинов, кажется,и непрочь был бы высказаться, но не решался. Сверчинский встревоженно вертелхоленый ус. Фандорин же выглядел непривычно вялым и подавленным.

Честно говоря, было с чего.

В блеске столичной знаменитости лестный ореол, окружавшийстатского советника, изрядно потускнел. Из персоны первой величины, к каждомуслову и даже молчанию которой окружающие прислушивались с почтительнымвниманием, Эраст Петрович превратился в фигуру необязательную и даже несколькокомичную. Собственно, кто он теперь такой? Следствие возглавил опытный,блестящий специалист, который справится с задачей явно лучше, чем московскийчиновник особых поручений. Успеху розыска будет способствовать и то, чтоозначенный специалист явно не стеснен излишней щепетильностью. Впрочем, в этоймысли Фандорин сразу раскаялся как в недостойной и нашептанной уязвленнымсамолюбием.

Главная причина для расстройства заключалась в ином –статский советник честно себе в этом признался. Первый раз судьба свела его счеловеком, обладавшим большим сыскным дарованием. Ну, может быть, не в первый,а во второй. Давным-давно, еще в самом начале карьеры, Эрасту Петровичувстретился другой такой же талант, но вспоминать ту припорошенную временемисторию он очень не любил.

И ведь устраниться от расследования тоже было нельзя. Этоозначало бы, пойдя на поводу у гордости, предать добрейшего ВладимираАндреевича, ожидавшего от своего помощника содействия и даже спасения.

Доехали до Жандармского управления и все так же молчапроследовали в кабинет Сверчинского. Здесь выяснилось, что полковник по дорогетоже думал о генерал-губернаторе.

– Беда, Эраст Петрович, – хмуро, без обычныхэкивоков заговорил Станислав Филиппович, когда уселись в кресла и задымилисигарами. – Вы заметили, что он даже представляться Владимиру Андреевичуне поехал? Всё, старику конец. В высших сферах вопрос решен. Это ясно.

Смольянинов жалостливо вздохнул, а Фандорин с грустьюпокачал головой:

– Для князя это будет страшным ударом. Он хоть и впреклонных летах, но т-телесно и умственно еще вполне бодр. И городу под нимбыло хорошо.