– Полюбопытствуйте и вы, – поманил его пальцемкнязь. – Вам ведь тоже интересно. Сергей Витальевич, голубчик, дайте ему.Порвет – не страшно, еще напечатаем. В сочетании с этими снимкамипсихологический портрет господина Селезнева получится совсем иного оттенка. Яведь понимаю, Николай Иосифович, – снова обратился он к террористу,остолбенело пялившемуся на фотографическую карточку. – Вы не то чтобызаконченный развратник, вам просто любопытно стало. Опасное качество –чрезмерное любопытство.

Пожарский вдруг подошел к нигилисту, крепко взял его заплечи обеими руками и заговорил медленно, размеренно, словно вбивал гвозди:

– Вы, Селезнев, получите не героический процесс, накотором в вас будут влюбляться дамочки из зала. В вас плюнут ваши же товарищикак в предателя и подонка, запятнавшего светлый лик революции.

Арестант завороженно смотрел на говорившего снизу вверх.

– А теперь я вам обрисую иную возможность. – Князьубрал руки с плеч Селезнева, пододвинул стул и уселся, изящно закинув ногу наногу. – Вы человек смелый, веселый, безудержный. Что вам за интересякшаться с этими тоскливыми страстотерпцами, вашими нудными товарищами пореволюционной борьбе? Они – как пчелы, которым нужно сбиваться в рой и жить поправилам, а вы одиночка, сам по себе, и законы у вас свои собственные.Признайтесь, ведь в глубине души вы их презираете. Они для вас чужие. Вамнравится играть в казаки-разбойники, рисковать жизнью, водить полицию за нос.Так я вам устрою игру поинтересней и порискованней революционной. Сейчас выкукла в руках партийных теоретиков, которые пьют кофий со сливками в Женевах иЦюрихах, пока дурачки вроде вас поливают кровью российские мостовые. А я вампредлагаю самому стать кукловодом и дергать за ниточки всю эту волчью стаю.Уверяю вас, получите истинное наслаждение.

– Я буду за ниточки дергать их, а вы меня? –хрипло спросил Селезнев.

– Вас, пожалуй, подергаешь, – засмеялся Пожарский. –Наоборот, я буду целиком и полностью от вас зависеть. Я делаю на вас большуюставку, иду ва-банк. Если вы сорветесь, моей карьере конец. Видите, Селезнев, яс вами абсолютно откровенен. Кстати, как ваше революционное прозвище?

– Рахмет.

– Ну а для меня вы будете… предположим, Гвидон.

– Почему Гвидон? – Селезнев озадаченно нахмурился,будто никак не поспевал за ходом событий.

– А потому что будете летать с вашего острова Буяна комне, в царство славного Салтана, то комаром, то мухой, то шмелем.

Внезапно Эраст Петрович понял, что вербовка уже состоялась.„Да“ еще не сказано, но невидимый рубеж перейден.

Дальше и в самом деле все произошло очень быстро, всчитанные минуты.

Сначала Рахмет рассеянно, как о чем-то незначащем, ответилна быстрые вопросы виртуозного дознателя о количественном составе Боевой Группы(оказалось, что их всего четверо: старший по кличке Грин, Емеля, Снегирь и самРахмет). Потом дал каждому яркую и сочную характеристику. Про главаря, кпримеру, сказал так: „Он как Франкенштейн из английского романа,получеловек-полумашина. Когда говорит или двигается, прямо слышно, как шестернипобрякивают. Для Грина есть только черное и белое, его не собьешь“.

Так же охотно, без сопротивления Рахмет назвал адресконспиративной квартиры и даже согласие на добровольное сотрудничество написаллегко, как любовную записочку. Вид у него при этом был вовсе не испуганный и непристыженный, а скорее задумчивый, словно человек открывал для себя новые,неожиданные горизонты и еще не вполне освоился с представившимся его взоруландшафтом.

– Идите, Гвидон, – сказал Пожарский, крепко пожавему руку. – Ваше дело – найти Грина и отдать его нам. Задача трудная, новам по плечу. И не бойтесь, что мы вас подведем. Вы теперь самый главный длянас человек, мы на вас молиться станем. Связь, как условлено. С Богом. А еслине верите в Бога, то попутного ветра.

Едва за бывшим террористом Рахметом, новоиспеченным„сотрудником“ Гвидоном закрылась дверь, Бурляев уверенно сказал:

– Сбежит. Не прикажете ли приставить к нему парухороших филеров?

– Ни в коем случае, – покачал головой князь изевнул. – Во-первых, филеров могут заметить, и мы его провалим. Аво-вторых, не будем оскорблять нашего комарика недоверием. Я эту породу знаю.Сотрудничать станет не за страх, а за совесть, с вдохновением и фантазией. Покаострота ощущений не притупится. Тут, господа, главное момент не упустить. А оннепременно настанет, этот момент, когда наш Гвидон вдруг сообразит, что ещепикантней будет совершить двойное предательство, то есть дергать за ниточки обекуклы, полицейскую и революционную, стать самым главным кукловодом. Здесь-тонаш с Николаем Иосифовичем вальс и закончится. Только бы услышать, когда музыкаперестанет играть.

– Как это верно! – горячо воскликнул Зубцов, глядяна столичного психолога с неподдельным восхищением. – Я об этом многодумал, только называл про себя по-другому. Вести „сотрудника“, господа, –это все равно что вступить в тайную связь с замужней дамой. Надо беречь ее,искренне любить и постоянно заботиться о том, чтобы не скомпрометировать ее, неразрушить ее семейного благополучия. А когда чувство иссякнет, нужно по-добромурасстаться и подарить ей на прощанье что-нибудь приятное. Чтобы без горечи, безвзаимных обид.

Пожарский выслушал взволнованную речь молодого человека свниманием и откомментировал так:

– Романтично, но в сути верно.

– Можно мне тоже сказать? – покраснев, подал голосСмольянинов. – Вы, господин полковник, конечно, очень хитро этого Рахметазавербовали, но мне кажется, что защитникам государства не пристало действоватьнечестными методами. – Тут он заговорил быстро, очевидно опасаясь, чтоперебьют. – Я, собственно, давно хотел начистоту… Мы неправильно работаем,господа. Вот этот Рахмет командира полка застрелил, из-под ареста сбежал,нашего человека убил и еще бог знает каких дел натворил, а мы его отпускаем.Его в тюрьму надо, а мы за счет его подлости поживиться хотим, и вы еще рукуему жмете. Нет, я понимаю, что так мы дело быстрее раскроем, только нужна либыстрота этакой ценой? Мы должны справедливость и чистоту блюсти, а мы ещебольше, чем нигилисты, общество растлеваем. Нехорошо это. А, господа?

Ища поддержки, поручик оглянулся на обоих своих начальников,но Сверчинский укоризненно покачал ему головой, а Фандорин, хоть и смотрел ссимпатией, ничего не сказал.