— Лестно слышать, — склонил голову Бубенцов, снекоторым удивлением встретив ее взгляд, внезапно сделавшийся избрезгливо-изумленного восторженным. — Скандал и в самом делеобщегосударственного масштаба. Разгул самого дикого язычества — позор дляевропейской державы, а вина целиком и полностью лежит на местных властях,прежде всего церковных. Хорошо, что здесь как раз оказался я. Можете бытьуверены, дамы и господа, что я досконально разберусь в этой истории, отыщувиновных и верну лесных дикарей в лоно церкви.

— Не сомневаюсь, — ухмыльнулся Поджио. — Ох ивезучий же вы человек, господин Бубенцов. Такой счастливый билет вытянуть.

Но Владимир Львович, кажется, прочно вошел вобраз государственного мужа и инквизитора — шутить он сейчас был не расположен.

— Напрасно комикуете, сударь, — строго сказалон. — Дело страшное и даже чудовищное. Мы не знаем, сколько таких безголовыхлежит на дне рек и озер. Верно также и то, что будут новые жертвы. Нам ужеизвестно от доверенных людей, как обставлен ритуал убийства. Ночью к одинокомупутнику подкрадываются сзади служители Шишиги, накидывают на голову мешок,затягивают на шее веревку и волокут в кусты или иное укромное место, так чтонесчастный и крикнуть не может. Там отрезают голову, тело бросают в болото илив воду, а мешок с добычей относят на капище.

— Oh my God! — перекрестилась мисс Ригли.

— Надо непременно сыскать это капище ивыписать ученых из Императорского этнографического общества, — с азартомпредложил Кирилл Нифонтович. — Идолопоклонство с охотой за головами — это жередчайшее явление для наших широт!

— Ищем, — зловеще молвил Бубенцов. — И найдем.По телеграфу из Петербурга мною уже получены все необходимые полномочия.

— Помните? — снова невпопад воскликнула НаинаГеоргиевна. — Нет, помните у Лермонтова?

Ничтожной властвуя землей.

Он сеял зло без наслажденья.

Нигде искусству своему Он не встречалсопротивленья.

Господа, ну что вы такие скучные, господа?Смотрите, какая луна, сколько в ней таинственной, злой силы!

Пойдемте гулять в парк. Право, ВладимирЛьвович, пойдемте!

Она вскочила и порывисто подбежала кБубенцову, протягивая ему тонкую руку. Что-то с Наиной Георгиевной произошло,и, похоже, что-то очень хорошее — лицо ее сияло экстазом и счастьем, глазасверкали искрами, точеные ноздри пылко раздувались. Внезапный порыв взбалмошнойбарышни никого особенно не удивил — видно, все привыкли к резким перепадам еенастроения.

— Можно и погулять, — благодушно произнесКраснов, поднимаясь. — Вот вам моя рука, мисс. — И предложил англичанке руку,галантно согнув ее калачом. — Только чур не бросать меня, а то налетят сзади имешок на голову, ха-ха.

Наина Георгиевна всё стояла перед ВладимиромЛьвовичем, протягивая ему руку, однако Бубенцов не делал встречного движения итолько смотрел на красавицу снизу вверх спокойным и уверенным взглядом.

— Недосуг, Наина Георгиевна, — сказал оннаконец ровным тоном. — Надо посидеть с тетенькой. И еще я намеревался передсном составить памятную записку для полицейской охраны. Есть распоряжение изПетербурга приставить ко мне стражу. Дело-то нешуточное. Я уже и первую угрозунынче получил, письменную — она к делу приложена.

Барышня ласково молвила ему:

— Ах, милый Владимир Львович, лучшая стражница— любовь. Вот кому надобно доверяться, а не полиции.

Если отказ Бубенцова и расстроил ее, то видуона не показала.

— Ну как хотите. — Кротко улыбнулась,повернулась к остальным мужчинам и уже иным голосом, повелительным,требовательным, провозгласила: — Идемте в парк. Только каждый сам по себе,чтобы страшней было, и станем перекликаться.

Она сбежала по ступенькам и растаяла втемноте. Ширяев, Поджио и Петр Георгиевич молча последовали за ней. Последний,правда, обернулся и спросил:

— А вы что же, сестра Пелагия? Идемте, вечер ивправду чудо.

— Нет, Петр Георгиевич, я тоже к вашей бабушкенаведаюсь.

И пошла Пелагия следом за грозным инспектором,а на террасе, что минуту назад была полна людей, остался один Спасенный,накладывавший в вазочку малинового варенья.

* * *

— Завтра с утра вам станет гораздо лучше,тетенька, и мы поедем кататься, — тоном непререкаемой уверенности говорилБубенцов, держа Марью Афанасьевну за запястье и глядя ей прямо в глаза. — Воттолько сначала сделаем дельце со стряпчим. Это очень хорошо и правильно, что выего вызвали. А то, право, стыд и смех — Дроздовку приживалке оставлять. Это всеравно как если бы Елизавета Английская завещала корону придворной шутихе. Так,тетенька, не делают.

— А кому же завещать? Петьке с Наинкой? — едваслышно возразила Татищева. — Всё на ветер пустят. Продадут имение, и неприличному человеку, потому что у дворян нынче и денег нет, а какому-нибудьденежному мешку. Он парк выкорчует, в доме фабрику откроет. Джаннетка же ничегоменять не станет, всё оставит как есть. Петру с Наиной будет денег давать, онией как родные, а баловать не позволит.

— Королева Елизавета поступила иначе — сделаланаследником Иакова Стюарта, хотя у нее имелись родственники и поближе, чем он.А всё потому, что заботилась о благе своего владения. Стюарт был муж истинногосударственного ума. Королева могла быть уверена, что он не только сохранит,но и многократно укрепит ее державу. Знала она и то, что он, будучи бесконечноей благодарен, восславит ее память и не обидит дорогих ее сердцу сподвижников.

Больше всего Пелагию поразило то, что ВладимирЛьвович ничуть не стеснялся присутствием посторонних. Ну, Таня, допустим,дремала, обессиленно откинувшись на стуле — умаялась за день, но сама Пелагиясидела рядом, у самого подножия кровати, и нарочно стучала спицами как можногромче, чтобы бесстыдник пришел в чувство.

Какой там!

Бубенцов наклонился ближе, по-прежнему глядяТатищевой в глаза.

— Я-то ведь знаю, как увековечить вашу память.Вам не надгробье каррарского мрамора нужно и не часовня. Это всё мертвые камни.Вам же иной памятник потребен, живой и прекрасный, который распространится изДроздовки по всей России, а потом и по всему миру. Кто продолжит вашеблагородное и многотрудное дело по выведению белого бульдога? Ведь для них длявсех это глупый каприз, нелепая причуда. Ваша мисс Ригли собак терпеть неможет.