и значение зафиксированных на бумаге обязательств – несмотря на свой предположительный отказ от норм буржуазной морали. Они тоже воспринимали как преимущество тот факт, что международное право на их стороне. Французы, в свою очередь, не собирались восстанавливать союз с Россией в сколько-нибудь серьезных масштабах. Они мало верили в силу России и еще меньше того – в советскую искренность. Они знали, что дружба с Советской Россией совершенно не одобряется в Лондоне; и пусть они порой злились на Британию, когда та подталкивала их к умиротворению, гораздо сильнее Францию пугала перспектива лишиться даже таких жалких крох британской поддержки. Сближение Франции с Россией было перестраховкой, не более.

Но и этого хватило, чтобы встревожить людей, определявших курс немецкой внешней политики. По их мнению, дружба, основы которой были заложены в Рапалло, являлась неотъемлемым компонентом процесса возрождения Германии. Она обеспечивала защиту от Польши; она помогала добиваться уступок от западных держав; на практическом уровне она отчасти позволяла нелегально перевооружаться. Министр иностранных дел Германии Константин фон Нейрат заявлял: «Нам не обойтись без того, чтобы Россия прикрывала наш тыл»{11}. Его сотрудник фон Бюлов писал: «Хорошие германо-советские отношения крайне важны для Германии»{12}. Один только Гитлер оставался тверд. Нет сомнений, что его антикоммунизм был искренним; нет сомнений, что, будучи австрийцем, он не разделял свойственных прусским консерваторам симпатий к России; и он, несомненно, считал, что разрыв между Германией и Советской Россией придаст убедительности его роли защитника европейской цивилизации от коммунистической революции. Однако на тот момент он руководствовался прежде всего практическим расчетом: Россия ничего не может сделать Германии – и не только потому, что ее от Германии отделяет Польша. Советские лидеры в принципе ничего не хотели делать. Напротив, они перешли на сторону Франции, так как считали, что такое положение вещей предъявляет к ним меньше требований и связано с меньшими рисками, чем сохранение дружественных отношений с Германией. Они охотно голосовали против Германии в Женеве, но действовать против нее не стали бы. Гитлер наблюдал за исчезновением всего, достигнутого в Рапалло, без малейшего сожаления.

С другой стороны, Польша вполне могла выступить против Германии и даже говорила об этом; из Варшавы регулярно доносились призывы к превентивной войне, какими бы пустыми они ни были. С 1918 г. ни один германский министр и не помышлял о дружбе с Польшей, пусть даже временной; слишком глубока была рана, оставшаяся после потери Данцига и Польского коридора. От этого предрассудка, как и от всех прочих, Гитлер был совершенно свободен. Тот факт, что Гитлер мог пренебрегать самыми глубокими обидами немецкого «правящего класса», свидетельствует о власти, которую он успел над ним получить; тот факт, что никакого недовольства в народе этот его шаг не вызвал, свидетельствует о безразличии немцев к своим так называемым обидам. Некоторые утешали себя мыслью, что отказываются от этих претензий лишь на время, и Гитлер позволял им так думать. В своих собственных намерениях он тогда еще до конца не определился. По большому счету он хотел не просто «пересмотра» границ Германии; он хотел сделать Германию доминирующей в Европе силой и потому скорее был склонен превращать соседние страны в сателлиты, а не отрезать куски от их территорий. Этой стратегии он придерживался и в отношениях с Италией, отказавшись от гораздо более важной для него, чем Данциг или Польский коридор, претензии на Южный Тироль и обменяв его на итальянскую дружбу. Он понимал, что Польша, подобно Италии, была «ревизионистской» державой, несмотря на то что своей независимостью она была обязана победе союзников в 1918 г. Поэтому – думал Гитлер – Польшу, подобно Италии и Венгрии, можно привлечь на свою сторону. Ради такого дела стоило пожертвовать и Данцигом, и Польским коридором. Гитлер никогда не аннексировал территорий ради самих территорий. Как показала вся его дальнейшая деятельность, он ничего не имел против существования других стран, пока они действовали как подручные Германии.

Однако в этом польском вопросе, как и в большинстве других случаев, Гитлер не проявлял инициативы. Он предоставил делать свою работу другим. Пилсудский и его соратники, стоявшие у руля Польши, мечтали сделать свою страну великой державой. Пакт четырех, который, казалось, был направлен в первую очередь против Польши, выводил их из себя; кроме того, их тревожило сближение Франции с Советской Россией. Данциг и Польский коридор возбуждали немецкие обиды у западных границ Польши, но поляки все время держали в уме тот факт, что на востоке им отошло в десять раз больше непольских земель; полковники Пилсудского очень боялись Германии, но Советской России они боялись еще больше. Кроме того, полякам льстила роль главного стратегического партнера Франции в Восточной Европе, но их совершенно не устраивало положение передового отряда франко-советского альянса. Польский министр иностранных дел Юзеф Бек всегда отличался высоким самомнением, но этим его таланты и исчерпывались. Он не сомневался, что сможет держаться на равных с Гитлером, а то и укротить этого тигра. Он предложил улучшить польско-германские отношения, и Гитлер пошел ему навстречу. В январе 1934 г. Польша и Германия подписали Пакт о ненападении, выдернув очередной колышек, подпиравший покосившуюся систему европейской безопасности. Теперь Гитлер мог не опасаться, что Польша поддержит Францию; взамен, не отказываясь от претензий Германии, он обещал не пытаться удовлетворить их силой – благозвучная формулировка, к которой после Второй мировой войны не раз прибегало и западногерманское правительство. Договор с Польшей стал первым большим достижением Гитлера во внешней политике и в дальнейшем принес ему немало пользы. Условия этого договора были крайне двусмысленными, как и следовало ожидать от соглашения между такими людьми, как Гитлер и Бек. Гитлер исходил из того, что Польша теперь выведена из французской системы безопасности, как оно в действительности и было. Далее он предполагал, что «полковники» примут и то, что из этого логически вытекало: Польша превратится в верного сателлита Германии, приспосабливающегося к немецким планам и пожеланиям. Но Бек предлагал это соглашение вовсе не для того, чтобы стать чьим-нибудь сателлитом, а, напротив, чтобы укрепить независимость Польши. Пока в союзниках у Польши была одна только Франция, Польша вынуждена была следовать французской политике, а в новых обстоятельствах даже рисковала оказаться в подчинении у СССР. Соглашение с Германией позволяло Польше не считаться с рекомендациями Парижа; в то же время у нее сохранялся союз с Францией, на который она могла бы опереться в случае возникновения проблем с Германией. Пакт не был решением в пользу Германии даже при выборе из Германии и России; он задумывался как средство, с помощью которого Польша могла надежнее уравновесить обоих соседей.

Разрешение всех этих противоречий было делом будущего. В 1934 г. Польско-германский пакт значительно расширил свободу маневра Гитлера, который, однако, пока еще не был готов ею воспользоваться. Германия только приступала к перевооружению, к тому же Гитлера занимали внутренние проблемы – противодействие со стороны как прежних покровителей-консерваторов, так и своих же революционно настроенных последователей. Внутренний кризис удалось преодолеть только 30 июня, когда возмутителей спокойствия по приказу Гитлера отправили на тот свет. Месяц спустя умер Гинденбург. Гитлер сменил его на посту президента, сделав еще один шаг к верховной власти. Момент для авантюрной внешней политики, да и вообще для внешней политики был неподходящим. Однако течение событий, на которое всегда рассчитывал Гитлер, в кои-то веки обернулось против него. Причиной стала его родная Австрия. В 1919 г. миротворцы искусственно навязали независимость этому последнему осколку империи Габсбургов. Независимая Австрия была основной гарантией безопасности Италии, служа безобидным буфером, отделявшим ее от Европы. Если бы Германия поглотила или взяла под свой контроль Австрию, Италия уже не могла бы гордо дистанцироваться от остального континента. Кроме того, на территории, которая раньше была Южным Тиролем, а теперь называлась Альто-Адидже, проживало 300 000 человек, говоривших на немецком языке, – в прошлом австрийцев, теперь итальянцев, но всегда немцев по внутреннему самоощущению. Если бы в Австрии победил общегерманский национализм, это повлекло бы за собой дополнительные угрозы для Италии.

Гитлер прекрасно понимал, что улучшение отношений с Италией будет даже выгоднее хороших отношений с Польшей. Уже в Mein Kampf[31] он указывал на Италию как на готового союзника